Старики немного подумали.
— Пускай остается! — сказал вдруг Эман.
— Да, пусть сидит себе на столбе! — подтвердил Эриксон. — Деньги эти мы истратим на общество, а сейчас отложим их в отдельный ящик в твоей мастерской.
— А если кто еще приедет и будет спрашивать, где памятник?
— Ты о чем, о могиле Ингве?
— Мы знаем, где она.
— Проводим!
III
Людей, которые свое отработали, ничем не удивишь, Их можно застать врасплох, испугать, ошеломить, но удивиться их заставить нельзя.
Свое удивление они прячут под долгой молчаливой улыбкой. Затем оно, как и все остальные переживания стариков, переходит в чувство усталости.
Именно усталость и почувствовали обитатели Выселок в тот день, в воскресенье, после того, как новый почтовый ящик сыграл шутку с молодыми людьми, пустившимися на розыски памятника старины. Шутку, конечно, сыграл с ними не почтовый ящик и не выставленный над ним указатель, а сами старики. Это они обманули молодых людей, выдав им за памятник старины развалины дома и продав негодную старую палку.
Все это так. Но, с другой стороны, они свою косовину никому не навязывали. Молодые люди сами предложили купить ее за двадцать пять крон. И никакого особого ущерба, как кажется, при этом не понесли. Напротив, они даже обрадовались.
Эман и Эриксон молча улыбались. Внешне они ничем не выказали своего отношения к выходке сапожника, словно она их не касалась.
Но они и не одобрили его желания снять указатель. Наоборот, сказали, чтобы тот оставался на своем месте.
Спрашивается, почему?
Отчасти потому, что они не верили, чтобы шутка сапожника повлекла за собой какие-то серьезные последствия.
И еще, может быть, потому, что вообразили: на руки им сдали крупный козырь.
Они сидели теперь с этим крупным козырем на руках и собирались пустить его в ход, чтобы подтвердить самим себе: они еще живы, они еще на свете есть.
Естественно, они могли бы разъяснить молодым людям идею Эльны — сказать им, когда те спросили о памятнике старины, что такой памятник в округе имеется.
И не один и не два, а три. Вот они, памятники, — сидят за столом и пьют кофе.
Памятники — они сами.
Но они этого не сказали.
Больше того, за негодную старую палку, которую все равно выбросили бы или сожгли в печке, старики получили с молодых деньги.
То, что для них было негодным старьем, в глазах молодых имело ценность именно из-за своей старости и рукодельности, ведь они не собирались пользоваться той штукой, которую купили, да и само ее предназначение представляли себе весьма смутно.
У современной молодежи завелись деньги. И странные увлечения.
Все эти вопросы требуют ответа, но было бы бессмысленно спрашивать его со стариков, которые, как было сказано, устали и улеглись после обеда немного отдохнуть. Впрочем, они делали так всегда, не только в этот день.
Эриксон прилег на деревянную лавку у себя на кухне, а Эман захрапел в своей комнате. Эльна смотрела по телевизору повтор вчерашней передачи, и только один Густафсон лежал без сна и покоя в своей комнатке на чердаке.
В отличие от крестьян, у него всегда был хороший сон, но в этот день Густафсона охватило непривычное беспокойство.
Беспокоился же он по той простой причине, что вслед за воскресеньем должны были наступить будни.
Следующий день был понедельник — первый понедельник в жизни Густафсона, когда дверь его мастерской будет закрыта для посетителей или, по крайней мере, для их поношенной обуви.
Он, естественно, как обычно, сядет в мастерской — где же еще ему сидеть? — но ему не к чему будет приложить руки.
Самое важное, чему он выучился за свою долгую жизнь, была его работа. Он давно усвоил: работа для мастерового-это друг, который никогда ему не изменит. Она не бросит его в любой беде.
И вот теперь он сам бросал работу. Он свое отработал.
Оставалось одно — умереть.
Отец Густафсона в свое время работал до самой смерти, пока его не стало, а теперь не стало самой работы.
Значит, он должен был заниматься чем-то иным.
Он мог, например, рыбачить. Он так и делал время от времени, делая паузы в работе. Но он не мог сидеть и удить рыбу, делая паузы в ничегонеделании.
О могиле Ингве Фрея Густафсон даже не вспомнил.
Не думал о ней и Эриксон, лежа на деревянной лавке у себя на кухне. В дреме он слышал, как кто-то постучал в дверь и вошел. Наверное, сапожник или Эльна.
Кто же еще? Никого другого здесь не было.
Эриксон услышал, как кто-то откашлялся и сказал:
— Извините за беспокойство, но я пришел по поводу памятника старины, который находится где-то здесь.