Выбрать главу

Владимир Дмитревский, Борис Четвериков

Мы мирные люди

Офицеру Советской Армии Гайнанову посвящаем.

Присмотритесь к тому, что происходит в капиталистическом мире. Ведь это не просто крушение строя. Это взрыв реакционного насилия, выродившегося в прямой гангстеризм.

Герберт Уэллс

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. БОЛЬШОЙ МАРШРУТ

1

Мы мирные люди. Мы хотим строить красивые здания, писать симфонии, выращивать богатые урожаи...

Обо всем этом и шло бы повествование в нашей книге: о творчестве, о труде, о строителях, о талантах, о героизме. Но в том-то и дело, что, рассказывая о нашем мирном труде, нельзя не говорить о том, как наши враги, используя свои разведывательные органы, пытаются порой вставлять нам палки в колеса: то старательный Патридж, то «консультант» Весенев, то двойник Вэр и диверсант Раскосов стараются нам помешать.

Какая дикая затея! Какое постыдное занятие — мешать людям устраивать как можно лучше свою жизнь! Какое покушение с негодными средствами: ну можно ли остановить поступь истории?! Нравится это кому-нибудь или не нравится, но на смену старым, изжившим себя формам приходят новые, более совершенные, более передовые формы общественной жизни.

Тщетны усилия всех этих Патриджей! Мы, строители новой жизни, настойчивы! Мы идем вперед! И какие невиданные озаренные дали открываются перед нами!

О всех нас, обыкновенных и вместе с тем необыкновенных, любящих, ненавидящих, лелеющих мечту, созидающих, борющихся, — словом, о том, чем наполнена до краев наша эпоха, написана эта книга.

2

Это произошло в 1948 году. Агапова неожиданно вызвали в Москву. Вот тогда и заговорили о Карчальско-Тихоокеанской магистрали.

Всякий раз, когда Андрей Иванович бывал в ЦК партии, его неизменно охватывало смешанное чувство гордости, уважения, сознания чего-то значительного, что свершается здесь и участником чего он является. Отсюда исходят замыслы, предначертания, которые приводят в движение миллионные массы, направляют поток человеческих надежд и усилий по гранитному руслу истории, воздвигнутому зодчими новой жизни — большевиками. Андрей Иванович внутренне подтягивался, становился сосредоточенным и вместе с тем как бы молодел, как бы набирался новых сил.

Прежде чем выйти из дому, он тщательно брился, туго затягивал на гимнастерке ремень и спрашивал жену: «Ну как, Маша? Все в порядке?».

Марья Николаевна с неизменным удовольствием оглядывала внушительную фигуру мужа, рослого, с густой седеющей шевелюрой: «Ты у меня молодец».

И она провожала его до двери. Кажется, не проводи она, и все бы чего-то не хватало.

Так она провожала на фронт, так провожала на партийные съезды, в служебные командировки. Всегда вти отъезды были обязательны и срочны. И никогда они не заставали Марью Николаевну врасплох. Все оказывалось готово, не происходило никакой суматохи, и слова она находила веские, настоящие... А когда подросла дочь, вдвоем провожали и встречали — любящие, дорогие сердцу женщины.

Дом. Семья. Гнездо.

Дочурка Аня была вылитая мать. Она была влюблена в отца со всей очаровательностью девической чистоты и восторженности. Он представлялся ей образцом ума, справедливости. Впрочем, она никогда не задавалась этими вопросами, какой он. Просто обожала, просто говорила, что «папочка у нас самый лучший».

Мелькали московские улицы, скверы, площади, а Андрей Иванович все еще светло улыбался, все еще удерживал в памяти заботливый взгляд жены и стремительный поцелуй дочери. (У дочери были зачеты, и она только на миг выбежала в прихожую, положила раскрытый учебник на столик, чмокнула отца и исчезла в своей комнате.)

За стеклами автомобиля мельтешил легкий снежок, и Москва за этой воздушной сеткой улыбалась знакомыми очертаниями домов, была привычной и близкой.

Вот в такой же день, когда-то давно, Марья Николаевна приехала к нему в Вологду, где он отбывал ссылку. Она очень промерзла и очень переволновалась. Андрей Иванович захлопотал, быстро раздул медный самоварчик, и они сели рядышком и пили чай. И Марья Николаевна не сразу смогла заговорить, а только гладила его руку, а сама глотала горячий крепкий чай.

«Ой, что я! — вдруг спохватилась уже после второй чашки. — Ведь я же привезла... Где саквояж? Ведь я же привезла гостинцы!..».