— Собираюсь… — Онки тошнило от вранья, и если она не могла сказать правды, то предпочитала уклоняться от прямых ответов, но в случае с Саймоном это почти никогда не срабатывало, он задавал вопросы в лоб и ожидал на них таких же простых и ясных, как удары молотка, ответов.
— И долго ты собираешься кормить меня обещаниями?
— Саймон, я люблю тебя и сделаю всё возможное, чтобы ты был счастлив, — произнося эту длинную и стандартную, как спичечный коробок, фразу, Онки ненавидела себя, — но и ты ради меня должен пойти хоть на какие-то уступки. Ты ведь знаешь, у меня сейчас новая работа в партии, не слишком денежная, мягко говоря, и еще этот штраф…
— Вот именно! И как ты представляешь себе нашу будущую жизнь?
— Ты будешь работать вместе со мною в партии. Как же иначе? — Онки видела это уже вполне ясно в своём воображении: Саймон, помогающий ей в работе, Саймон — ласковый хозяин на малюсенькой общежитской кухне, Саймон, желающий блага её стране, точно также, как и она сама, Онки просто не допускала мысли, что он может не захотеть разделить с нею тяготы служения родине…
— Ах вот как? Ты уже решаешь за меня?
— Что же в этом такого неестественного? Я женщина, то есть глава нашей будущей семьи, и вполне логично, что я принимаю решения, а ты мне подчиняешься…
— Это рассуждения будущего домашнего тирана, — заметил он насмешливо.
— Быть может, но ты ведь любишь меня? А любовь подразумевает готовность чем-то жертвовать, идти со своей избранницей рука об руку, даже если не очень хочется…
— Хорошо, ну почему жертвовать должен именно я? — вопрос Саймона прозвучал довольно едко.
— Потому что жертвовать всегда лучше прихотями, а не серьёзным делом, — не покривив душой ответила Онки.
— Ах вот как? Ты считаешь, что жить в нормальной квартире и существовать на нормальные деньги — это просто прихоти?
— В каком-то смысле. Теоретически люди могут спать и на голой земле, монахи, например, и питаться кореньями. Человеку очень мало надо для жизни, на самом деле. Мы разбалованы излишествами…
— Ну, знаешь… — Саймон возмущенно сопел в трубку.
— Со временем у нас всё будет. Мы выплатим долг, подкопим немного… А пока придётся потесниться. У меня тут в комнате вполне можно жить и вдвоём, хоть она и маленькая, в ванной и на кухне, правда, тараканы, сантехника течёт, но ведь это всё временно…
— Жизнь она вообще временная, — съязвил Саймон.
— Мы всё преодолеем, — не обращая внимания на его сарказм, внушала ему Онки, — главное, честно трудиться. Партия позаботится о тех, кто не жалеет сил для её развития…
— Да иди ты к чёрту со своей партией! — голос Саймона слегка задрожал, так, словно он собирался заплакать, — почему ты считаешь, что люди должны соответствовать твоим ожиданиям? И сразу меняться, сминаться, как глина, в соответствии с твоими претензиями? У меня совершенно иные представления о счастье — я хотел бы жить в маленьком домике у моря, своём собственном, тихо и спокойно, выходить по утрам на веранду и пить чай, любуясь рассветом над водой, растить детей, пусть их было бы много, чем больше, тем веселее, и они бегали бы босиком по лужайке, и смеялись…
— Мещанство, — прокомментировала Онки с отвращением, — инертность, леность…
— Ну вот поэтому нам с тобой и не по дороге, — произнёс Саймон неожиданно смиренно, уже без всякой агрессии, без желания переубедить, он просто констатировал некий печальный факт об их отношениях, — удачи в партийной работе.
В тяжёлой металлической трубке автомата, забарабанили, застучали как градинки по крыше, короткие гудки. Онки устало повесила её на рычаг, и, облокотившись на пластиковое ограждение кабины, постояла немного, думая что-то отрывочное, невнятное. Мимо прошёл юноша в красном плаще с маленькой собачкой под мышкой. Стоящую на тротуаре девушку проглотило подошедшее такси… Начался дождь. Он расчертил длинными штрихами прозрачную стенку телефонной кабины. И Онки вдруг захотелось спать. Так много бумаг было сегодня, и завтра будет много бумаг, ещё больше…
Нажав отбой и швырнув телефон на столик, Саймон спрятал лицо в ладони. «Я ненавижу её, ненавижу… ну погоди, Онки Сакайо!..» Всякий раз, когда ему случалось разозлиться на эту девушку, ярость вспыхивала в нём с той же силой, что и любовь.
Он подошёл к окну. Весенний вечер звенел и сиял, ещё пока очень ярко, золотисто. На дворе ослепительно цвела черёмуха — лёгкий ветерок налетал и сдувал с неё легкие лепестки, носил их над парковыми дорожками — точно снежинки.