Но вот остались позади приречные улицы, площадь, притихший к вечеру конный рынок, длинная, вся утопающая в сирени и молодой зелени Базарная, впереди замаячил огромный черный дом за высоким забором, а у Владимира все еще не было в голове ни одной здравой мысли.
— Приехали, Владимир Дмитрич, — сказал знакомый старик-извозчик, опасливо натягивая поводья. — Обождать вас? Я туточки, за углом постоять могу.
— Не надо, — отрывисто сказал Владимир, предчувствуя, что уехать из дома Мартемьянова ему придется не скоро. Подождав, пока извозчичья пролетка скроется за углом, он подошел к калитке, едва заметной в плотном заборе из нетесаных кольев, и несколько раз с силой ударил в нее кулаком. Тут же за забором басисто залились сразу несколько собак, и за этим многоголосым брехом Владимир не мог различить ни шагов, ни человеческого голоса. Ждать ему пришлось довольно долго, даже собаки устали лаять и одна за другой умолкли, а калитка все не открывалась. Владимиру уже надоело стоять без дела, и он всерьез подумывал о том, как бы взобраться на неприступный забор, когда неожиданно тусклый, без интонаций, голос спросил из-за калитки:
— Чего надобно?
— Мартемьянова Федора Пантелеевича, — хрипло ответил Владимир.
— На что тебе?
— Дело важное.
Тяжело загремели щеколды и замки. Массивная калитка отворилась бесшумно, без скрипа. Владимир шагнул внутрь. В сгустившихся весенних сумерках он не мог разглядеть лица открывшего ему — видна была только борода до глаз и низко надвинутый на брови картуз. Несколько лежащих у завалинки собак лениво приподнялись и посмотрели ему вслед, рыжий огромный кобель нехотя брехнул, отвернулся и улегся снова.
Сначала Владимир с молчащим провожатым долго шли по коридорам, сеням и галереям большого дома — темным, запутанным и, казалось, бесконечным. Владимир, сначала пытавшийся запоминать дорогу на тот случай, если придется бежать, вскоре понял, что это бессмысленно, и начал следить за тем, чтобы не подвернуть в темноте ногу. Наконец открылась небольшая дверь во втором этаже, из-за нее блеснул желтый свет, на миг заслоненный спиной шагнувшего в сторону провожатого, — и Владимир, войдя, увидел Мартемьянова.
Первый купец города в полном одиночестве сидел за длинным некрашеным столом. Перед ним лежал разломленный пополам калач, старые счеты с побелевшими костяшками, какие-то бумаги, и стоял стакан дымящегося, дегтярно-черного чаю. Увидев входящих, Мартемьянов, казалось, не удивился. Мельком скользнув взглядом по Владимиру, он уставился черными, ничего не выражающими глазами на мужика в картузе.
— Вот, Федор Пантелеич, к тебе человек просится, — тем же бесцветным голосом доложил тот.
— Просится? — переспросил Мартемьянов, отодвигая счеты и стакан с чаем. — А чего же от меня, грешного, надобно?
В его низком голосе явственно сквозила усмешка. Владимир перевел дух. Как можно спокойнее поклонился, — вежливо, но не в пояс, — сказал:
— Добрый вечер, Федор Пантелеевич. Мне сказали, что у вас в конюшне поймали моего человека.
Черные глаза Мартемьянова сощурились. Он пристально, в упор уставился на Владимира. Чуть погодя недоверчиво рассмеялся:
— Постой-постой, мил-человек… Да ты не актер ли? В тиятре я тебя разве не видал?
— Если бывали, значит, видели. Владимир Дмитриевич Черменский, честь имею.
— Офицерского звания, что ли? — еще более недоверчиво спросил Мартемьянов. Владимир подумал, что терять ему нечего, и ответил:
— Точно так.
Мартемьянов уважительно покачал головой. А затем неожиданно рассмеялся, открыв белые, ровные, близко сидящие один к другому зубы.
— Так это, стало быть, твой цыган был?! А мы-то думаем, откуда такое чудо бешеное взялось…
— Он жив? — неожиданно хриплым голосом спросил Владимир. Внутри, под самым сердцем, что-то холодное сжалось в ожидании ответа.
— Чего ему сделается… — равнодушно махнул рукой Мартемьянов. — Молодцы мои, правда, потрепали его малость, да ведь и он их… Послушай, скажи на милость, откеля он так насобачился людей разбрасывать? Ведь всемером к нему подобраться не могли, час головами об забор летали, пока Степка не примерился его издаля оглоблей уважить. Тогда только и улегся… И где он, разбойничья рожа, нахватался-то такого? Мы спрашивали — молчит…
— Это я его выучил, — неожиданно для самого себя соврал Владимир. — Китайская борьба называется. Если бы не оглобля, вы бы с ним и вдесятером не совладали.