Отложив автомат, я медленно прошел через помещение разгромленного магазина, время от времени выкрикивая по-английски:
– Не стреляйте! Я выхожу без оружия!
У входа в магазин валялись тела, растеклись лужицы крови. На них, как обычно в жару, моментально слетелись мухи. Один из боевиков, кажется, был еще жив и тихо стонал. Восставшие проявляли поразительную беспечность в отношении своих раненых, попросту предоставляя их своей судьбе.
Выйдя на улицу, я отошел на несколько шагов от трупов и остановился, осматриваясь. Из окон и дверей здания напротив на меня молча пялились бунтари с красными повязками. Справа и слева улицу заполонили зеваки, готовые в любой момент превратиться в орду линчевателей. Ирония в том, что мы-то были белыми, а они – наоборот. Впрочем, люди с любым цветом кожи умирают одинаково, а кровь у всех красная.
На этот раз общаться пришлось с другим боевиком. Тот, с кем пытался договориться майор Шемякин перед блокпостом, то ли погиб в перестрелке, то ли просто уступил место старшему по званию, если у бунтовщиков все еще сохранилось подобие субординации. Парламентер не представился. Это был здоровенный детина с копной черных нечесаных волос, как у Че Гевары. Этим сходство и ограничивалось, но я, пожалуй, окрещу его «Эрнесто», чтобы не называть все время боевиком или главарем боевиков.
– Вы убили много наших людей! – без долгих предисловий заявил Эрнесто, не проявляя, впрочем, особого интереса и сочувствия к тому боевику, которого мы не совсем убили, – Вы за это заплатите, собаки!
– Если обвинения и угрозы – все, что ты хочешь мне сказать, то говорить нам больше не о чем, – ответил я.
Эрнесто сплюнул, едва не попав мне на ботинки.
– И долго вы собираетесь там отсиживаться? – спросил он.
– Пока не дождемся помощи, – ответил я, – Она может подоспеть в любую минуту.
Я не верил, что нас могут выручить раньше, чем завтрашним утром, но собеседнику знать об этом было совсем не обязательно.
– Никакая помощь к вам не придет, – заявил Эрнесто, но не слишком уверенно, – А вот мы можем натравить на вас толпу, – он махнул рукой вдоль улицы, – В любую минуту. Если будет нужно – завалим вас трупами. На одного вашего у нас десятки бойцов. И когда вы истратите все патроны, мы войдем и перережем вас, как баранов!
– Тогда, почему вы до сих пор этого не сделали? – сказал я, старательно, но не слишком успешно скрывая волнение. У меня вся спина была мокрой от пота, а голос, кажется, дрожал, как у провинившегося ребенка, – Боитесь, что за каждого из нас придется отдать десяток своих? Так и будет, имей это в виду.
– Мы дождемся темноты, – заявил Эрнесто, – Если вы, конечно, не хотите сдаться раньше. В темноте мы подберемся вплотную, на расстояние броска камнем, удара ножом. Люди взберутся на крышу, ворвутся через двери и окна, и вы ничего не сможете с этим поделать. Вот мое предложение: сложите оружие, пока не стемнело. Потом будет поздно.
– И какие гарантии? Что будет с нами после этого?
Эрнесто пожал плечами. Думаю, в том хаосе, что творился в стране, он не взялся бы предсказать свою собственную ближайшую судьбу, чего уж говорить о каких-то пленных белых.
– Обещаю, что вас не убьют здесь и сейчас, – сказал он, – И мы даже защитим вас от гнева толпы. А там видно будет. Может, обменяем вас. Или используем, как заложников. У вас все равно нет выбора. Сдавайтесь или умрите.
М-да, предложение было не слишком заманчивым. Вернись я с ним к товарищам, меня бы, пожалуй, сочли тряпкой и трусом. Я понемногу стал привыкать к мысли, что не выберусь отсюда живым, и смерть уже не пугала меня так сильно, как прежде. Больше тревожило то, что мы можем опозориться, не только провалив задание, но и став рабами этих грязных дикарей, инструментами в их руках. Они отнимут наше оружие, будут глумиться, издеваться, диктовать свои условия обмена. А если нас в итоге передадут американцам, или эта история вместе с нашими фотографиями окажется на страницах западных газет? Такого нельзя было допустить.
Если бы в магазине за моей спиной нашли укрытие только военные, бойцы моего отряда, то я вбил бы предложение Эрнесто ему в глотку вместе с зубами, и будь что будет. Даже полковника Еремеева можно было не брать в расчет. Он бы, наверняка, рассудил так же, как я – лучше смерть, чем позор. Но у нас на шее тяжким грузом висели эти чертовы женщины, профессор Лебедев, и ответственность за их судьбы.