«Кря-кря!» — вдруг раздался звук спереди. Чудно, но звук действительно был очень схож с кряканием утки.
— Это Харлампий подал условный знак, — пояснил Аверин, видя, как я вздрогнул. — Казаки с детства учатся подражать звукам животных.
Мы остановились. Небо серело, на горизонте появилась первая оранжево-желтая полоса. Ночь постепенно уступала место утру. Где-то справа, в неизвестном мне колючем кустарнике, послышалась возня. Таинственный зверь пыхтел, и фыркал довольно громко. Над головой пролетела, ухнув, степная сова. Степь оживала.
— Смотрите, — вдруг произнес Аверин, указывая рукой в сторону.
Я машинально посмотрел в том направлении, куда показывал подпоручик. В верстах пяти, сквозь предрассветную дымку, виднелось малое селение. От нескольких домов в воздух подымался густой, белесый дым.
— Не похоже на печной дым, — заметил я, вспоминая бабушкину деревню.
— Станица впереди, — выдохнув произнес Харлампий. Он внезапно появился рядом. Серьезен. Собран. — Судя по всему красные уже там побывали. Хаты запалили. Нужно бы проверить.
— Хорошо, — отозвался Аверин — Только по- тихому. Кто знает может там засада.
— Комар носа не подточит, ваш бродь, — жестким голосом ответил Харлампий.
— Тогда так, — скомандовал Аверин. — Ты с половиной казаков заходишь по правому флангу, мы же с господином прапорщиком и остальной половиной, зайдем слева. Если что, то создадим эффект неожиданности.
— Слухаю, — отрапортовал Харлампий, и подал знак своим казакам. От группы тут же отделились пять верховых, и следуя за урядником ушли направо.
Аверин махнул рукой оставшимся, и мы выдвинулись к станице по левому флангу. Чем ближе подходили мы, тем отчетливее чувствовался запах гари. Кони недовольно фыркали и то и дело сбивались с шага. Казаки негромко покрикивали на своих четвероногих друзей и те, будто понимая, вновь переходили на четкий шаг. Группа, которую вел урядник Казимиров была нам видна ясно. Они уже входили в станицу. Нам оставалось еще метров двести. Можно было различить дома, кое- где окаймленные заборами и огородами. Меня поразило то, что несмотря на утренний час, не слышно было ни лая собак, ни, привычного для сельской местности, мычания коров. Вообще ничего не было слышно. В середине станицы, над крышами домов возвышалась церковь. Несмотря на пасмурное небо, купол отливал золотом, отчего церковь выглядела довольно величественно. С соседнего от церкви дома, почти вертикально вверх, подымался беловато-серый дым. Еще несколько таких домов, точнее то, что от них осталось, были разбросаны по разным сторонам станицы. Вот и край, как говорили казаки, по -нашему въезд в станицу. Аверин сделал знак рукой, и мы остановились. Два казака подъехали к нему.
— Разведайте что там и как, — распорядился подпоручик. — Только тихо.
Казаки, пустили коней быстрым шагом и вскоре скрылись за соседним домом.
— Сдается мне, господин прапорщик, — произнес Аверин. — Что красные здесь славно погуляли.
— Как это погуляли? — спросил я вдруг осипшим голосом. — Что именно вас смущает? — поинтересовался я.
— Вы слышите хоть какой-то звук, напоминающий что-то живое?
Я замолчал, прислушиваясь. Ничего. Действительно вокруг стояла зловещая тишина. Я пожал плечами.
— Вот и я ничего не слышу. Что довольно странно. Очень не хочу, чтобы мои опасения оправдались.
— Вы о чем, господин подпоручик? — спросил я.
Аверин не успел ответить. Казаки, посланные вперед, вернулись.
— Ваше благородие, вы должны это видеть, — произнес взволнованным голосом один из них. — Там, на майдане.
Не говоря ни слова Аверин толкнул коня пятками в бок и тот сорвался с места. Оба казака, пустив коней рысью, шли впереди, указывая дорогу. Пройдя одну улицу, мы вышли на широкую площадь.
— Это и есть, скорее всего майдан, — мелькнуло у меня в голове.
У небольшого строения, напоминающего административное здание в деревне, стояли Харлампий с пятью казаками. Они спешились, держа коней под уздцы. Стояли с непокрытыми головами. Мы тоже спешились и быстрым шагом подошли к стоящим. То, что я увидел, повергло меня в шок. Я стоял, как вкопанный, язык, будто сковало льдом. Рука машинально потянулась к фуражке. Я сжал ее до боли в суставах руки. Перед нами лежали изрубленные и изуродованные тела женщин, стариков, детей. На многих женщинах не было одежды. Тела их изрешечены пулями.
— Сатанинское отродье, — выругался Харлампий. Его голос дрожал, глаза были влажными, — Попадись мне под руку, ни один живым не уйдет.
Вопросы были неуместными. Да и не мог я что-либо сказать. Ненависть была мне ранее не знакома. Нелюбовь да. Но ненавидеть я считал, могут только не здоровые психически люди. Сейчас же это чувство рождалось во мне. И чем дольше я смотрел на лежащие передо мной изуродованные тела, тем больше росло во мне желание сделать то же самое с тем, кто убил этих ни в чем не повинных людей. Гражданских. Ни одного военного я не видел. Прислушался к себе. И вздрогнул. Я ненавидел в этот момент все, что раньше, в той жизни, считал идеалом.