— Пусто. Все выгребли нехристи! — со злобой крикнул он, выходя наружу. — Алтарь осквернили, дьявольское отродье. Нужник там устроили. Ненавижу.
Было ясно, что красные в прошлый раз, второпях уничтожили всех жителей. Но их натура требовала большего. Специальные отряды мародеров, созданные красными, подчистую выносили все, что представляло хоть какую-то ценность и затем стирала с земли всето, что некогда было станицей, деревней, селом.
Урядник Казимиров, впрыгнул в седло и стегнув своего коня, помчался к майдану. Мы последовали за ним. Я, да что там, мы все понимали ход его мыслей. Если красные покуражились на развалинах станицы, стерев ее с лица земли, то нет гарантии, что они не тронули места, где мы в прошлый раз похоронили убитых.
Вот и то место. Православного креста, установленного на месте захоронения казаками, не было. Но само место не тронуто. Участок ровной земли так и остался не нарушенным копанием.
— Хоть прах не тронули, ироды, — процедил урядник, истово крестясь.
— Казаки, — произнес Аверин, молчавший доселе. — Крест бы вновь поставить.
— Правы, ваше бродь, — сказал Харлампий. — Это мы живо. А ну, казаки.
Казаки спешились и разбежались по сторонам в поисках подходящего материала. Хорошо, что досок и горбылей было достаточно. Через полчаса, над захоронением порубленных станичников, возвышался вполне приличный восьмиконечный крест. Для меня было загадкой, как умудрились казаки, имея лишь скудный набор инструментов, среди которых были лишь ножи и небольшой топорик, вырезать такой красивый крест. Харлампий громогласно прочел молитву.
— Голосина как у хорошего попа, — подумал я ненароком. — Ему бы в церкви петь.
— По коням, — скомандовал Аверин. — Урядник Казимиров, показывай путь к хутору.
— Слухаю, ваш бродь, — оживился Харлампий, и ловко вскочил в седло.
Аверин молча махнул рукой вперед, и мы тронулись, как обычно: Харлампий впереди, за ним мы с Авериным и дальше казаки.
Весь путь до хутора, где по словам Харлампия жили родственники его жены, ехали молча. Да и нужды в разговоре не было. Каждый думал о своем и не только. Я был уверен, что каждый из нас был подавлен увиденным. Меня же разрывала дилемма. Неужели те, кому я был предан, в чьи идеалы верил беззаветно, до фанатизма, могли так поступать? Что же это выходит? Стало быть, и Ленин знает про эти зверства? Нет! Не может быть! Скорее всего это все делалось без его ведома! Надо донести! Надо сказать, ему! Кто, как ни я должен это сделать?! Уж он то мне непременно поверит!
Хотя…
Кому он поверит? Прапорщику Григорьеву? Да и, как мне добраться до Ленина, как открыть ему глаза? Меня же повесят на первом столбе.
Меня терзали сомнения, но я гнал их от себя, загонял внутрь. Одно стало мне бесповоротно понятным и ясным. Красные — враги. Те, что вокруг нас, те, что воюют непосредственно с нами, точно. Это не может быть регулярной армией. Они похоже на бандитов. Отморозков, которых за бесчинства надо уничтожать под чистую, и без всякой жалости. Ненависть к противнику у меня росла с каждым разом, когда я слышал об их очередных зверствах. Это шло в разрез с тем, чему меня учили со школьной скамьи. Может, дивизия красных вокруг нас какая-то Дикая, состоящая из горцев, которые всех ненавидят и просто вырезают всех от мала до велика? Как объяснить чужие поступки? В учебниках истории все белые выступали врагами советской власти, всего того, на чем строились идеалы любого ребенка в советском обществе. Но здесь, в этом времени, я видел совершенно другую картину. И уже на собственном опыте я познавал новую историю гражданской войны, ту историю, о чем не расскажут учебники.
— Об этом хуторе ты говорил, Харлампий? — спросил Аверин, указывая рукой на, стоящие на небольшом пригорке, две хаты.
— О нем, ваш бродь, — Харлампий ответил и с тревогой посмотрел в сторону хат.
— Что? — спросил я урядника и поежился. Его тревога незримо передалась мне. Неужели и здесь разорение и смерть?
— Не нравится мне это, — отозвался Казимиров и, не говоря больше ни слова, стукнул коня пятками по бокам. Конь сорвался с места, и понес своего хозяина к хутору.
— Вперед! — коротко приказал Аверин. И мы последовали за Харлампием.
Через пару минут я вдруг услышал рев. Громкий, глубокий. Будто стонал огромный, раненный зверь.