То, что предстало перед моим взором в следующий момент, повергло меня в шок. Между двумя хатами, стоящими почти рядом, была перекинута перекладина из бревна. На перекладине, покачиваясь, висели тела людей. Старик, две женщины, лет по тридцать-тридцать пять и шестеро детишек, мал-мала-меньше. Рядом с этой виселицей стоял Харлампий. Он всеми силами пытался освободить из петель бездыханные тела детей. Из груди у него вырывался стон, больше похожий на рык зверя. Мы, как один спрыгнули не землю и подбежали к виселице. Освободив тела повешенных, мы уложили их рядком на землю. Харлампий, не выпуская из рук тело ребенка, на вид ему было лет пять, сел, скрестив по-турецки ноги и раскачиваясь вперед-назад, застонал. Я невидящими глазами уставился на казака. Грозный воин, разрубавший в бою врага по-баклановски, а точнее до седла, был сейчас похож на беспомощного ребенка. Он что-то бессвязно бормотал себе под нос. Я подошел ближе. Харлампий посмотрел на меня, в глазах его блестели слезы:
— Племянники, — произнес он, мотнув головой на лежащие рядом тела детей. — Это самый младший был. Трофимушка. Шостый годок пошел. На Покров родился.
Я стоял, не зная, что сказать. Утешить? Поддержать? Это было бы еще хуже в данный момент. Гнев урядника мог бы выплеснуться на меня. Поэтому я просто стоял молча, осознавая то, что произошло здесь, на хуторе. Я смотрел на мертвые тела взрослых и детей. Старик был скорее всего тестем Харлампия. Две женщины — сестры его жены. А дети, как сказал сам урядник, его племянники. Я не находил слов. Они, словно вода на морозе, превратились в ледяную глыбу, под которой хотелось похоронить всех этих варваров, что творили это беззаконие.
Ненависть, родившаяся во мне тогда, когда я впервые столкнулся с бесчинством красных, в одно мгновение переросла в ярость. Ярость неудержимую и в чем-то благородную. Вдруг, где-то за постройкой, напоминавшей сарай, послышался какой-то стук и, как мне показалось, человеческая речь. Я машинально приставил указательный палец к губам. Взгляд мой упал на Харлампия. Он посмотрел на меня и в глазах его блеснул огонек, надежды что ли. По крайней мере он аккуратно положил тело племянника на землю, и крадучись пошел в сторону сарая. Я было подался за ним, но урядник сделал мне знак оставаться на месте. Мол сам. Стук стал отчетливее и громче. В следующий момент я увидел, как Харлампий напрягся и в руках у него внезапно блеснул нож. Урядник метнулся за сарай. Послышалась возня и крики. Явно не крики радости. Густой бас урядника перекликался с писклявыми голосами, ощущение было таким, как будто кого-то били. Это продолжалось не долго. Вскоре голоса стихли. Слышался лишь громогласный бас Харлампия:
— Воры. Я вас вот этими руками удавлю. Варнаки.
Буквально через минуту перед нами предстал сам урядник, ведущий под прицелом револьвера пятерых человек, одетых в форму красной армии. В их недоумевающих взглядах читался животный страх.
— Поймал мародеров! — ревел урядник. — Эта погань с хаты все вынесли и в телегу складывали. Ух.
С этими словами Харлампий выхватил из ножен шашку и замахнулся было на стоящего впереди всех красноармейца. Тот сжался весь и задрожал.
— Отставить! — скомандовал Аверин и тут же, более мягко, добавил. — Понимаю тебя, Харлампий, но сначала допросить нужно.
Урядник сверкнул глазами и нехотя опустил руку. Шашка блеснула булатом, словно серебром.
— Кто такие, спрашивать не буду, — сказал Аверин, обращаясь к плененным красноармейцам. — Что здесь делали и так ясно. Спрошу лишь, кто старший?
— Ну, говори, стерва! — тряхнул Харлампий с силой того, что стоял впереди. Красноармеец качнулся и чуть не упал. Урядник схватил его за шиворот и удержал на месте. — Стой, сволочь! Отвечай, когда спрашивают.
— Так кто старший? — повторил вопрос Аверин.
— Я старший, — вдруг неожиданно резко высказался тот, что стоял впереди. Остальные четверо лишь молча махали головами в знак согласия. Создавалось впечатление, что эти четверо готовы были, ради сохранения своей жизни предать своего товарища.
— Ух ты, какой пивень, — усмехнулся Харлампий и тут же схватил говорившего за горло своей крепкой рукой и готовый вырвать его кадык, прохрипел. — Я тебя, гниль, сейчас без суда порешу. За родню свою, за односумов, за веру.
— А я что, я ничего, — испугавшись ответил красноармеец. Голос его звучал сдавленно. Крепкие пальцы Харлампия, словно клещи, сжимали горло красноармейца.
— Ты, говоришь, старший? — встрял в разговор я. Ненависть к этому сброду переполнила чашу моего терпения. Ладно на войне. Но зверское убийство ни в чем не повинных гражданских, тем более детей, рождали в моей душе волну ярости. И всю эту ярость я готов был выплеснуть на этих мародеров — И в какой должности состоишь?