— Сухая одежда-то есть?
— Да куда там, мешок-то мой пропал.
— Возьми вот. Надеюсь, ты не против походить в одежде Крестена?
— Так, значит, он…
— Да, сбылись его предсказания. А что с тобой-то? Мы везде искали, никто тебя не видел. Я думал, ты тоже…
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Разве не так говорится? Господь положил мне умереть от простуды, а не на войне. В общем, посреди битвы меня опустили за борт в подвесной беседке, чтобы заделать свинцовыми пластинами пробоины от выстрелов. Эти черти стреляли в меня, но не попали.
— Не знал, что такой ты слабак, — произнес Эйнар. — Простудился от глотка свежего воздуха?
— Да эти свиньи про меня забыли! Весь день просидел по колено в воде. Холодновато было.
И Малыш Клаусен снова чихнул.
— Только когда началась эвакуация, мне удалось попасть в лодку. Я же весь синий, черт меня дери. Даже идти не мог, когда до берега добрался.
Он переоделся в сухое и, оглядываясь по сторонам, принялся охлопывать себя, чтобы согреться.
— Многие наши погибли?
— Ты имеешь в виду марстальцев?
— Ну да, кого же еще? Других-то я не знаю.
— Вроде семерых потеряли.
— А Лаурис?
Эйнар опустил глаза. Затем развел руками, словно собираясь признаться в чем-то постыдном:
— Не могу тебе сказать.
— Ты же не хочешь сказать, что он сбежал?
— Да нет, какое там сбежал. Я лично видел, как он вознесся на небеса. А потом — как вернулся на землю.
Малыш Клаусен в растерянности уставился на друга. Затем покачал головой:
— Глаза говорят мне, что ты цел и невредим. А уши — что ты разумом повредился.
Он снова разразился чиханием и присел на соломенное ложе. Эйнар уселся рядышком, в глазах его появилось потерянное выражение. Малыш Клаусен какое-то время сидел с оскорбленным видом, косясь на Эйнара в надежде, что его недружелюбное поведение вызовет хоть какую-то реакцию, но взгляд Эйнара так и оставался отсутствующим. Может, он и правда с ума сошел?
Малыш Клаусен склонился к другу и положил ему на плечо руку.
— Ну-ну, — сказал он ласково. — Вот увидишь, разум к тебе еще вернется.
И замолчал. Затем тихо добавил:
— А Лауриса мы вроде как можем списать со счетов.
Они еще посидели. Никто больше не проронил ни слова. Затем улеглись и уснули.
В семь утра нас подняли и снова выдали хлеба, копченой свинины и теплого пива. Через час пересчитали. Пришел офицер, записал наши имена и названия городов, откуда мы были родом, чтобы сообщить о нас семьям. Мы наседали на него, с усердием выкрикивая свои имена, и устроили такую неразбериху, что к десяти часам, когда прозвучал приказ перебросить нас в крепость в Рендсбурге, он успел переписать лишь половину.
Нас вывели из церкви и построили. Отношение к пленным изменилось к худшему. Охране надоело возиться с поверженным врагом. Ко многим после вчерашней канонады еще не до конца вернулся слух, так что мы не всегда понимали приказы, выкрикиваемые прямо в ухо. Тогда нас награждали ударами и тумаками. Вокруг с радостным улюлюканьем столпились горожане. Наше унижение довершила кучка матросов с эспадронами на боку, осыпав нас грубыми насмешками, к нашей великой досаде остававшимися без ответа.
Проселочная дорога шла вдоль берега, и мы в последний раз взглянули на арену нашего немыслимого поражения. На воде колыхались тлеющие останки «Кристиана Восьмого». От обугленного корпуса до сих пор шел дым. У кромки воды валялись куски мачт и рей, выброшенные на берег взрывом. Похожие на муравьев, очищающих кости мертвого льва, немцы уже деловито сновали, спасая уцелевшие обломки того, что еще несколько часов назад было гордостью датского флота.
Мы миновали южную наземную батарею, с которой сражались целый день и которая в итоге решила нашу судьбу. Даже самым необразованным из нас не нужно было загибать пальцы, чтобы оценить огневую мощь противника. Четыре пушки! Всего четыре пушки… Битва Давида с Голиафом, и Голиафом были мы.
По пути нас обогнали несколько повозок. В них сидели офицеры с «Кристиана Восьмого» и с «Гефиона», тоже направлявшиеся в Рендсбург, к месту своего будущего заточения. Когда они проезжали мимо, мы им отдали честь; офицеры ответили и скрылись в облаке пыли. Мы услышали грохотание еще одной повозки и смех. Мимо нас проехали голштинские офицеры. Среди них возвышался какой-то мужчина без головного убора.