Неумение продвинуться в жизни Альберт всегда рассматривал как признак недостатка способностей. Но тут пред ним открылось нечто другое. Он увидел это в матери мальчика, в ее робком молчании. Откуда берется это оцепенение в присутствии «важных господ»? А в ее глазах он был важным человеком. «Это чересчур», «это слишком» и «ну что вы» — только эти слова еле слышно слетали с ее губ. Взгляд был всегда устремлен в пол или на младенца. Такая манера поведения уходила вглубь поколений. Она была совсем из другого мира, не из тех, кто обделен талантом и умением, а из тех, кто оставлен за бортом действием механизмов, о сущности которых он едва догадывался.
В доме было чисто и опрятно. На подоконнике герань и желтофиоль. Но мебель разномастная, никаких картин, обои с пятнами влаги, местами вздувшиеся. Это уж никакой опрятностью не одолеть. Влага шла из стен и объяснялась низким качеством постройки. Дом строили для бедных. Он вовсе не был запущен. Такова была его изначальная сущность: одно сплошное упущение.
Зимой здесь было или промозгло, или уж как в парнике: в зависимости от того, хватало ли денег на кокс. Либо пар валит изо рта, либо сидишь и потеешь, как в бане, рядом с раскаленной перекормленной печкой. Когда он заходил за мальчиком без предупреждения, имела место первая ситуация. А если она заранее передавала ему приглашение на кофе, то вторая. Все в равной степени неполезно и неприятно.
По-настоящему они ни разу не поговорили. Вся благодарность выражалась в ней робостью. Но ни в глаза ему взглянуть, ни сказать искреннее слово, это нет. Все время между ними ощущалась эта пропасть.
Когда море замерзло, Альберт с Кнудом Эриком отправился на прогулку по льду среди вмерзших в него кораблей. Были там небольшие деревянные суда, с которых продавали пироги и горячий бузинный сок. Люди катались по льду на коньках, и предложение пользовалось у них спросом, ясный зимний воздух оглашался бодрыми возгласами. Альберт учил мальчика определять разные типы судов. Были тут маленькие яхты и галеасы с округлыми пышными формами и плоским транцем. Были многочисленные шхуны: гафельные, топсельные, брамсельные. Шхуна-бриг и большие баркентины вызвали у мальчика наибольший восторг, наверняка из-за размера. Его увлекли премудрости парусного вооружения, особенно заманчивые сейчас, когда корабли стояли без парусов и очертания мачт и рей, устремленных к зимнему небу, поднимали завесу над всеми тайнами.
— Это как в школе, когда учишься читать. Паруса — алфавит моряка, — сказал Альберт.
— Расскажи историю, — попросил мальчик.
И Альберт рассказал историю. Он взял ее из собственной жизни, а может, из снов. Для мальчика разницы не было, да и для Альберта она постепенно исчезла. Что-то внутри его, силой разъединенное, вновь срослось.
Время от времени мальчик бросал взгляд на катающихся, и Альберт понял, что он думает о другом.
— На коньках кататься умеешь? — спросил он.
Мальчик покачал головой.
— Ну, значит, надо научиться.
Их экспедиции всегда оканчивались в доме Альберта на Принсегаде. Там ребенка усаживали возле печки. Его сапоги на деревянной подошве оставались в прихожей. Вот Кнуд Эрик снял шерстяные носки и шевелит красными пальчиками, грея их у огня. Альберт оставлял свои сапоги там же, зимой он до сих пор, бывало, хаживал в старых Лаурисовых. В них хватало места для лишней пары шерстяных носков. И подкованные железом сапоги с высокими кожаными голенищами красовались рядышком с детской обувкой.
Входила экономка с горячим шоколадом и свежесбитыми сливками. Альберт рисовал, сидя за столом. Хороший, аккуратный рисовальщик, он в деталях представлял оснащение разных типов кораблей. А еще чаек и ветер. Корабли чуть кренились, чтобы можно было разглядеть палубу. Крошечный человечек за штурвалом курил трубку. Там были и камбуз, и навесы, и люки. Перед кораблем Альберт всегда рисовал спираль.
— Что это? — спросил однажды мальчик.
— Это водоворот.
— Что такое водоворот?
— Такой вихрь в море, который все затягивает. Через мгновение корабль исчезнет.
Мальчик поднял на него глаза. Затем показал на человечка за штурвалом:
— Штурман спасет корабль. Он просто поведет его в другое место.
— Он не сможет, — сказал Альберт. — Слишком поздно.
Мальчик уставился на изображение обреченного корабля. Глаза заблестели от слез.