У Антона, разумеется, были мать и отец, но, по его словам, их с тем же успехом могло и не быть. Матери, Гудрун, он мог втереть что угодно. Обнаружив вранье про дневник, который сын подписывал сам, она заплакала и заявила: пусть только подождет, вот вернется отец и задаст ему, — хотя ей сил-то было не занимать, могла и разобраться с этим делом. Отец же шлепал его не всерьез. Ему было чем заняться, в кои-то веки очутившись дома, чего детей-то наказывать за старые, давно забытые проступки. Врезать как следует отец, конечно, мог, но только если речь шла о наличном расчете, как он это называл, а не о накоплениях на сберкнижке.
— Сберкнижка! Понял? — сказал он Антону и разразился смехом, который Антон счел глупым.
Примерно в то самое время, когда Вильгельм увидел печаль в глазах своего отца, Антон совершил похожее по значению и последствиям открытие в отношении собственного отца, Райнара по фамилии Хай. Антон же носил двойную фамилию: Хансен- (по девичьей фамилии матери) Хай.
Когда ему было четыре, отец, недавно вернувшийся домой после нескольких лет плавания, взял его на колени. Правда, сначала задал ему пару ласковых — как обычно, пошел навстречу просьбам жены наказать детей за все проступки, совершенные за время его многолетнего отсутствия. Силы он в удары не вкладывал, а потому считал, что между ним и Антоном ничего серьезного не произошло. Для затравки он спросил у мальчика, как того зовут. Наверное, всего-то хотел заставить сына назвать свою фамилию в знак того, что гармония между ними восстановлена, хотя, конечно, могли быть и иные толкования, — может; Райнар хотел убедиться, что побил того, кого нужно. Во всяком случае, исполнив таким образом свой отцовский долг, он мог направить стопы на Мёллевайен в кафе Вебера.
— Антон Хансен-Хай, — ответил Антон.
— Да что ты такое говоришь, парень? — заорал отец, в момент побагровев.
И принялся трясти ребенка, ходуном ходившего у него на коленях, куда секунду назад он был вознесен в знак примирения. А затем сбросил мальчика на лакированный деревянный пол, по которому сбитый с толку Антон основательно проехался, в конце концов запутавшись в ножках стульев под столом.
— Вам, наверное, и не верится, — прибавил Антон. — Этот идиот не знал даже, как зовут его собственного ребенка.
Антона крестили, когда отец находился в море, и Райнар не удосужился ни глянуть в свидетельство о крещении, ни спросить, как все прошло. Он не ожидал, что жена даст ребенку свою фамилию в качестве второй, поскольку никогда не скрывал, что терпеть не может ее семью. В толстой покладистой матери Антона бунтарства не было ни на грош. Она была одинаково уступчивой и с мужем, и со своей родней. Хотела всем угодить, и таким образом ее родне удалось вклиниться между Антоном и его отцом в виде двойной фамилии. Полное имя Антона теперь больше всего походило на рецепт семейной вражды.
Самому Антону было все равно. Он ничьей стороны не держал. А отца считал дураком. Большинство из нас называли отцов «стариками», и было в этом что-то уважительное. Ведь и капитанов так за глаза называют члены команды. Но Антон отца не уважал. «Иностранец» — вот как он его звал.
Однако все было не настолько плохо, чтобы Иностранец не стал основным источником знаний Антона о мире, и не потому, что рассказывал сыну о визитах в чужеземные бордели, а потому, что позволял тому присутствовать в кафе Вебера и слушать хвастливую болтовню вернувшихся из походов моряков.
Антон в глубине души хотел быть похожим на отца. Но никто ни разу не слышал от него доброго слова о Райнаре. С того самого дня, как отец швырнул его на пол лишь потому, что сын носил не ту фамилию.
Именно в тот день он и начал жить для себя.
В судоходной компании Бойе остались одни вдовы. И они пребывали в оцепенении, не только из-за горя — внезапной кончины мужей, но и по причине неготовности к свалившейся на них титанической задаче. Будущее Марсталя находилось в их руках. Только у них был достаточный капитал, чтобы совершить переход от парусников к пароходам, а именно этого требовала жизнь. Время парусников ушло. Их мужья это поняли, и теперь женщинам предстояло претворить слишком рано оборвавшиеся грезы в действительность. Компания уже владела пятью пароходами: «Единством», «Энергией», «Будущим», «Целью» и «Динамикой», — в самих названиях была заложена программа.
В принципе, вдовы тоже понимали, что следует делать. А на практике — не делали ничего. Каждый день они собирались в конторе, пили кофе, просматривали представленную им текущую документацию. А между тем жевали принесенное с собой домашнее печенье и предавались размышлениям о предлагаемых фрахтах, расходах на содержание и экипаж, соображениям о купле и продаже. Казалось, что весь мир взывает к их вниманию. Каждое сообщение, каждая цифра, каждый вопросительный знак был непреодолимым испытанием. Конечно, физически они ушей не затыкали. Но что толку? Каждое решение обсасывалось, пока не становилось слишком поздно. «Единство», «Энергия», «Будущее», «Цель» и «Динамика», построенные, чтобы безопасно перевозить крупные грузы, практически не выходили из гавани, не только из-за неблагоприятных обстоятельств и плохой конъюнктуры, но также из-за растерянности их владелиц.