— Боже мой! Разве вам здесь плохо?
Он ответил «хорошо, но не очень». Он ценит город. Видит в судоходной компании многообещающий потенциал, но его работу постоянно саботируют. В нем снова всколыхнулась злость.
— Я знаю, что вы охотнее прислушиваетесь к Кларе Фрис. Но предупреждаю: она не желает вашей компании ничего хорошего.
Элен ошеломленно на него посмотрела, и он понял, что проиграл.
— Клара Фрис, бедная девочка. Если бы вы знали, через что ей пришлось пройти. И говорить о ней такое!
Приговор был вынесен. Исаксен прочитал это по их лицам: он — плохой человек. Ну что ж, он выполнил свой долг. И может уйти. Или, вернее, долг свой он как раз не выполнил, и именно это так его жгло. Он распознал возможность, но ему не позволили ею воспользоваться. Усомнились в самих его принципах: выполнить задачу настолько хорошо, насколько это возможно. Он подвел. Подвел судоходную компанию, город и себя самого. Его умение убеждать не сработало. Знание психологии потерпело поражение. Ему, единственному, кто знал верный курс, не позволили встать у штурвала и вести корабль, и некого было упрекать, кроме себя самого. Исаксен был не из тех, кто ищет козлов отпущения. Хотя город, казалось, предоставил ему выбор.
На следующий день он написал заявление об уходе.
Покидая Марсталь, Исаксен воспользовался паромом, как все путешествующие.
Ему здесь не место — таков был приговор.
Но так думали не все. Были такие, кто понимал, что судьбоносные пророчества, произнесенные им при вступлении в должность на обеде в гостинице «Эрё», начнут исполняться. Единственный, кто мог этому помешать, покинул остров. Не один только Фредерик Исаксен повернулся к нам спиной, всходя на борт парома. Спиной повернулся весь мир.
На причале стояла делегация шкиперов и штурманов. Они присутствовали в тот вечер в гостинице и слышали его великую речь.
От толпы отделился Командор. Он был самым ревностным сторонником Исаксена. Сам он, конечно, и не мечтал, что ему доведется ступить на палубу парохода. Но гордился своей дальновидностью.
Стояла дождливая осень. Исаксен держал в руке зонтик. Дул сильный западный ветер, верх хлопкового пальто промок и потемнел.
— Сожалею, что все так обернулось, — сказал Командор.
— Не жалейте меня, — ответил Исаксен и ободряюще улыбнулся, словно в утешении нуждался Командор, а не он. — То, что случилось, — моя ошибка. Надо было слушать внимательнее.
Командор засомневался, что правильно понял Исаксена.
— Чертовы бабы, — только и сказал он.
— Не упрекайте их, — возразил Исаксен. — Эти женщины оказались в непривычной ситуации. Они всего лишь делают то, что считают наилучшим.
С парома раздался предупредительный гудок. Наступило время отплытия.
— Куда направляетесь? — спросил Командор.
Он подготовил небольшую речь, да позабыл слова.
— В Нью-Йорк. Мёллер открывает новую контору. Заглядывайте, все заглядывайте, если будете в тех местах. Я всегда найду работу для марстальца.
Исаксен подал Командору руку. Затем подошел к каждому и попрощался. С парома донеслись крики. Он раскрыл зонтик и приподнял шляпу. Затем быстро поднялся по трапу.
И не осталось никого, кто не дал бы свершиться тому, о чем предупреждал в своей речи Исаксен: мы обречены стать аутсайдерами.
Птицедав
— А где Альберт похоронил Джеймса Кука?
Антон лелеял большие планы. Он стал предводителем Северной банды, но ему этого было мало. Сколько мы себя помнили, наш город был поделен между двумя бандами, Северной и Южной. Но теперь мальчишки с улиц Нильса Юля и Торденскьоля начали создавать свои собственные. Они еще не вполне порвали с Южной бандой в отличие от Кристиана Силача с Леркегаде. Парню повезло с фамилией, и он назвал банду в свою честь: Силачи.
Антона тревожило такое развитие событий. Он хотел быть пионером во всем и теперь, по его собственному выражению, боялся, что его обойдут с кормы.
Он подговорил Кнуда Эрика украсть сапоги Альберта, хранившиеся на чердаке дома на Принсегаде. Сапоги были завещаны музею и пылились в ожидании энтузиаста, который этот музей организует.
Идея была такая: назвать новую банду в честь Альберта и принимать в нее только тех, кто готов поклясться умереть, так сказать, в сапогах. Антон примерил сапоги, огромные и изрядно поношенные, но они оказались ему велики.