Вообще-то в рыбе здесь недостатка не было. Гавань кишела сардинами, а в этих краях сардины были размером с сельдь. На обнаженных загорелых торсах худощавых жилистых рыбаков играли мускулы. Рыбаки кричали и махали руками, стоя на солнце. При виде фрекен Кристины в черных бородах засверкали белые зубы. Она махала в ответ, а они поднимали большие корзины, полные переливающейся рыбы, словно отдавая восторженную дань существу женского пола, чье присутствие на палубе корабля было явлением необычным.
Баера отвезли на шлюпке за провиантом, но он вернулся ни с чем. Ни картошки, ни хлеба. Сетубал парализован забастовкой или, может, это локаут? Разве поймешь? Но похоже на революцию. С девяти вечера действовал комендантский час, и каждому, кто попадется на улице после наступления темноты, угрожал расстрел.
— А из-за чего революция? — спросила фрекен Кристина, с горящими от беспокойства глазами.
Отец пожал плечами.
— Голодают, наверное, — ответил он. — Здешние бедняки очень бедны.
— Но это ужасно, — сказала фрекен Кристина. — Бедняги.
— Не принимай так близко к сердцу, — вмешался Херман. — Обычное дело. Тут всегда революция. Орут, стреляют друг в друга. Собираются все переделать, а когда попадаешь сюда снова, то все идет по-прежнему. Темперамент, что поделаешь! Но вот взять да и вправду что-то изменить — нет, на это они не способны.
Слово «революция» было у всех на устах. Все хотели попробовать его на вкус. Как экзотический фрукт необычного, терпкого вкуса. Это слово ассоциировалось с «Югом». И вот по возвращении они смогут сказать, что видели революцию. Впрочем, видеть-то как раз было нечего. Рыбаков переворот поначалу, казалось, не трогал — если, конечно, это и правда был переворот, — они каждый день возвращались домой в тяжелогруженых лодках. Но затем стачка разрослась не на шутку, и пошел слух, что сардинные фабрики тоже забастовали.
Последующие два дня рыбаки не выходили из порта, вокруг «Кристины» царила тишина. Появились «Наута» с «Розенъемом». Порт превратился в миниатюрную копию Марсталя с оживленным движением между кораблями. Все ходили друг к другу с визитами, пили кофе. Фрекен Кристина отказалась от прогулок с Иваром ради общества шкиперов: все они были из Марсталя, знакомые отца. С ними она выбралась и в город, довольно мирный, несмотря на революцию. Причем в лодке за весла села сама — настоящая капитанская дочка.
Вернулась с букетом цветов, подаренным садовником в парке, и с воодушевлением поведала о большом кафе на городской площади, где выступал военный оркестр.
— Как приятно снова услышать духовой оркестр, — сказала она.
Херман пожал плечами. Наверное, даме, повидавшей мир, пристали такие слова, но что-то он не припоминает, чтобы какой-нибудь духовой оркестр хоть раз украсил своим присутствием Марсталь. Фрекен Кристина побывала и в кинотеатре, там фильм сопровождало звучание струнного оркестра, «минимум двадцать музыкантов», — утверждала она с блеском в глазах.
На марстальских кораблях у многих имелись музыкальные инструменты: две гармошки, три губные гармоники и даже скрипка. В свободное время собирался целый оркестр: пели, играли. У Ивара был прекрасный голос, но широкую популярность ему принесло радио. Команда «Кристины» гордилась своим матросом. Он был одним из них, такого, как Ивар, не было больше ни на одном корабле. Парень покрутил регулятор, и к ним ворвались голоса всего мира и музыка, португальское фаду, — о нем узнали от Ивара, именно он открыл для них эти печальные напевы. А из радио донеслась еще более странная мелодия: арабская музыка со станции в Касабланке. Но тут даже Ивару пришлось сдаться: это явление было ему незнакомо.
Капитаны покинули каюты, где коротали время за голландским джином и рижским бальзамом, — перед радио они устоять не могли. Фрекен Кристина обошла всех с кофейником, спрашивая, не хочет ли кто блинов, и со всех сторон послышалось восторженное «да!».
В Сетубале Херман, казалось бы, находился среди своих: среди моряков, моряков из Марсталя. Когда-то в Нюборгском порту он, по его собственным словам, избил человека от лица родного города. Но теперь чувствовал себя не у дел. Не только из-за ревности. Может, ревность вообще была ни при чем. Скорее, просто не знал, кого считать «своими». Только там Херман был дома, где мог командовать, где его окружало уважение и страх.