Он как будто всю жизнь прожил в этом темном городе, и все прежние события терялись в своей незначительности. Чувство нахлынуло внезапно. В эту ночь он обрел свободу. Там, на темных улицах, которые вместо фонарей освещали револьверные вспышки, где в сточных канавах текла кровь, он не чувствовал себя неполноценным. Он просто был. Был кровью, телом, инстинктами и рефлексами. Был своим револьвером и через него — единым с теми, кто, как и он, с оружием в руках шел в ночь. Единым со всеми мужчинами, с жизнью и смертью.
С холмов за городом по бульвару в его сторону катилось большое красное ядро. Это вставало солнце. Все вокруг запестрело цветами, сначала бледными, затем яркими. Он встречал рассвет со смесью разочарования и облегчения. Свет солнца как будто разогнал ночной хаос и указал домам, а через секунду укажет и людям их место.
Херман оглядел себя. Рубашка вся в пятнах крови. Он сорвал ее и бросил на дорогу. Руку оттягивал револьвер. Поколебавшись секунду, он выпустил оружие и двинулся дальше.
Пришел на большую площадь. Кругом валялись опрокинутые столы и стулья. Мужчины в форме убирали трупы. Скоро и плиты отмоют от крови. День возвращается.
Херман спокойно пересек площадь. Один из солдат крикнул что-то и направился в его сторону. За ним последовали двое других. Они оглядели его. Голый торс, остро пахнущий потом, короткие светлые волосы, красное от ветра, вина и солнца лицо. Кто он? Моряк, в азарте позабывший о времени и месте и комендантском часе?
От него воняло.
Они решили, что постелью и женщиной. Он понял это по их лицам. И ухмыльнулся. Они ухмыльнулись в ответ. Самый высокий показал пальцем на щеку Хермана. Прикоснувшись к щеке, он нащупал засохшую кровь в том месте, где лицо задела пуля.
— Mujer, — сказал он. — Женщина.
— Mujer, — засмеялись они.
Один из них рукой изобразил кошачью лапу.
Он стрелял в них ночью, а они стреляли в него, тени, стрелявшие в теней. А теперь, в первых лучах солнца, они были просто мужчинами. Солдаты отпустили его.
Херман спустился в гавань и нашел ялик. Отвязал его и неторопливо погреб к «Кристине».
На следующий день Херман был тихим. Члены команды на него косились. Они заметили его отсутствие, но ничего не сказали. Время от времени на его губах появлялась загадочная, рассеянная улыбка, прежде им незнакомая. Они настороженно переглядывались.
Что наступает после затишья?
Ивар оценивающе оглядел массивную спину Хермана. Лишь Баер, казалось, ничего не замечал.
Херман отмечал их взгляды. Что они о нем думали? Что, по их мнению, он делал в Сетубале после наступления комендантского часа? Может, считают, он по девкам ходил? Почему тогда не спрашивают? Боятся услышать ответ?
Забастовка была прервана. «Кристина» пришвартовалась. К ней подошли две баржи, и портовые грузчики принялись разгружать рыбу. Баер поехал в город закупать провиант и взял с собой фрекен Кристину. Вернулся он в приподнятом настроении и сообщил, что судовой поставщик пригласил их пообедать. Они ели рыбу с жареными оливками.
— Вы представляете, все окна в ресторане выбиты. Неужели ночью случилась революция?
Херман улыбнулся. Но промолчал. Остальные внимательно на него посмотрели.
Он видел мужчин на борту корабля. Видел грузчиков, работавших в трюме и на причале. Он видел, как рыбаки уходят в море в пустых лодках. И как возвращаются с полными сетями. Видел солдат со штыками на изготовку. Видел жителей Сетубала. Его взгляд охватывал весь мир. Он чувствовал, что время остановилось и в наступившей тишине ему открылись все загадки мира.
В этот ли миг он обрел роковую уверенность в том, что фрекен Кристина будет принадлежать ему?
«Кристина» подняла паруса, и они покинули Сетубал. Первые два дня в корму дул южный ветер. Затем начался штиль. Они стояли с поднятым фок-стакселем и топселем. Штурвал не требовал заботы. В море по инерции ходили волны. Вода доходила до фальшборта. Высокое полуденное солнце выжигало цвета моря и неба, пока все не сливалось в белый жаркий туман. «Кристина» поднималась и опускалась в такт медленному дыханию моря. Мир словно впал в дремоту. Они бродили по судну как лунатики и дышали в такт движению волн.
Фрекен Кристина вышивала на палубе. Никто не разговаривал. Баер подсел к дочери со сборником проповедей. Они молчали, сидя рядышком, и было видно, что слова им не нужны. Он переворачивал страницу, бросал рассеянный взгляд на море и возвращался к книге. Она вышивала, загорелая, волосы распущены. Хельмер разносил кофе.