Лаурис вытянул ногу, чтобы все посмотрели на тяжелые кожаные болотные сапоги.
— Меня спасли сапоги. Вот и вся притча.
— А задницы святого Петра ты разве не видал? — спросил маленький столяр Лавес Петерсен; слухи об этом уже успели расползтись, потому что Малыш Клаусен не умел держать язык за зубами.
— Ну как же, видел я задницу святого Петра, — подтвердил Лаурис.
Но голос его звучал устало и отчужденно, словно он уже обо всем позабыл. Мы тотчас поняли, что больше ничего не узнаем. А еще мы считали, что, точно так же как у каждого человека есть свой ад, есть у него и рай и он не обязан делить его с другими.
Трудно было не заметить, что Лаурис переменился. Мы понимали, война стала для него ужасным испытанием: то, что он видел, никому видеть не стоит. Но ведь он дважды тонул, и это на нем никак не сказалось. Малыш Клаусен заявил, что сражение похоже на кораблекрушение, только хуже. Но Эйнар рассказал нам, что Малыш Клаусен провел большую часть сражения по колено в воде и потому отделался простудой, в то время как другим отрывало головы.
Поскольку ни один из нас в сражении не участвовал, мы не знали, что думать о поведении Лауриса, и потому оставили его в покое.
Каролина считала, что супруг должен найти себе занятие на берегу. Тогда и видеться они станут чаще. Ее беспокоили изменения в его характере, хотелось, чтобы он был рядом.
В течение этой войны Малыша Клаусена и Эйнара призывали еще несколько раз, но после каждого призыва они возвращались живыми. Со временем мы устали воздвигать триумфальные арки и кричать «ура» и начали относиться к воевавшим как ко всем морякам, которые возвращались домой из плавания.
Лауриса тоже призвали, но к тому моменту его уже не было в городе. Он не остался на берегу вопреки надеждам Каролины, а отправился в Гамбург по той самой Эльбе, на которую ежедневно глядел во время своего плена в Глюкштадте. В Гамбурге он нанялся третьим помощником капитана на голландский корабль, который с эмигрантами на борту отправлялся в Австралию. Кроме Лауриса, в команде было три голландца и двадцать четыре индонезийца с острова Ява. На борту находилось сто шестьдесят пассажиров, и обязанности Лауриса состояли в том, чтобы распределять провиант и вести бухгалтерию. Через полгода корабль прибыл в Хобарт-Таун на Земле Ван-Димена. Лаурис списался с корабля, и с тех пор о нем никто ничего не слышал.
Первые два года отсутствия Лауриса Каролина не видела причин для волнений. Он и раньше пропадал по два-три года, и не всегда письма находили дорогу домой из другого полушария. Наши женщины привыкли оставаться и ждать и жить в неведении. Даже письмо не является доказательством того, что дорогой сердцу отправитель еще жив. Письма идут месяцами, а море забирает людей нежданно-негаданно. Но мы так привыкли жить в боязливом ожидании, что никогда не делимся своими тревогами друг с другом. Поэтому никто ничего и не замечал по поведению Каролины, пока не минуло три года.
И вот однажды соседка с Корсгаде Доротея Хермансен задала ей вопрос:
— А не пора ли Лаурису вернуться домой?
— Пора, — ответила Каролина и больше ничего не сказала.
Она знала, что Доротее непросто было решиться спросить такое и что та прежде переговорила с другими женщинами с Корсгаде. Это было все равно что заявить: Лаурис не вернется.
В тот же вечер, когда дети улеглись, Каролина заплакала. Она и раньше, бывало, принималась плакать, но всегда брала себя в руки. А на этот раз сдалась.
На следующий день в ее гостиной столпились соседки, готовые предложить свою помощь.
Теперь кончина Лауриса была признана официально.
Они расселись за обеденным столом с чашками кофе. Поначалу женщины были немногословны и деловито оценивали ситуацию, в которой оказалась Каролина: родственников мало, помощи ждать неоткуда. Пятерых ее братьев уже забрало море, отец Лауриса тоже пропал. Затем голоса смягчились, и соседки принялись восхвалять Лауриса как прекрасного супруга и кормильца.
Каролина вновь зарыдала. В этот миг, возродившись в чужих речах, муж показался ей таким близким!
Самая старшая из женщин Хансине Арентсен обняла ее, подставив под ручьи слез свое серое будничное платье. Так они и стояли, пока Каролина не наплакалась вволю.
На том и закончилась первая встреча, ознаменовавшая вступление Каролины в новый для нее статус вдовы.
Запросили голландские судоходные компании, но у них суда не пропадали, а Лаурис не числился ни в одной судовой роли.
Посетить могилку, взять с собой детей и поговорить с ними об их отце у надгробного камня, на котором начертано его имя, отвлечься мыслями, выпалывая сорняки, или, может, погрузиться в тихий разговор с упокоившимся в земле — такого утешения вдова моряка не знает. Ей присылают официальное письмо, где сообщается, что судно, на которое нанялся ее муж, а может, судно, где он был капитаном и владельцем, пошло ко дну «со всем экипажем и судовым имуществом», — как они пишут с жестокой ясностью, бесчувственно и немилосердно уравнивающей всех и вся, — такого-то числа такого-то месяца в таком-то месте, чаще всего на большой глубине, где нет надежды на спасение. Единственные свидетели — рыбы. Это письмо вдова сможет спрятать в ящик комода. Вот и все похороны.