Когда рассказ дошел до Смита, Кнуд Эрик наклонился, чтобы получше рассмотреть лицо матери Харальда Синезубого.
— Мисс София? — произнес он с сомнением.
— Меня так больше никто не называет. Ни миссис, ни мисс, хотя я, кстати, не замужем. Но это к делу не относится. А имя осталось при мне — София Смит, да, это я.
— Литл-Бэй? — сказал Кнуд Эрик.
Не потому, что сомневался. Просто не знал, что еще можно сказать.
— Да, Кнуд Эрик, я тебя узнала. Представляться не обязательно. На прощание ты обозвал меня дрянной девкой. Все такой же красивый мальчик. Подрос. Но и тогда вроде был не слишком мелким. И глаза — глаза все те же.
— Я думал, ты умерла, когда пропала.
— Наверное, стоит объясниться. Я тогда совсем свихнулась. Хотела посмотреть мир и сбежала с моряком. Он скоро от меня устал, а я — от него. Тогда я сама стала моряком. Была стюардом на «Хоупмаунте».
Она обвела всех взглядом:
— А где остальные?
— Кроме тебя, никто не выжил.
София посмотрела на Харальда Синезубого, провела пальцем по его лицу. По щеке сбежала слеза.
— Это Кнуд Эрик… — начал было Антон.
Она посмотрела на Кнуда Эрика:
— Я предсказала тебе когда-то, что ты утонешь. Чтобы покрасоваться. А ты меня спас.
— Еще успею, — ответил он. — Утонуть, я имею в виду.
Кто отец Харальда Синезубого, София не рассказала, но непохоже, чтобы кто-то придавал этому значение. Однако им не был погибший моряк с «Хоупмаунта», как они сначала думали, и все решили, что Харальд Синезубый является плодом одной из тех многочисленных случайных встреч, на которые так богата война. Она заверила их, что не планировала рожать в открытом море во время похода в конвое по одному из самых опасных военных маршрутов. София рассчитывала вернуться в Англию до наступления срока, но «Хоупмаунт» застрял в Мурманске на пять месяцев, и, выбирая между русским госпиталем и морем, она предпочла последнее.
София стала помогать Дункану и Хельге в кают-компании. Кочегар сколотил для Харальда люльку. Херман, если только его не посылали нести дозор на носу, обычно сидел в кают-компании, и если не сгибал руку, заливая в горло водку по своему доморощенному научному методу, то использовал «дрочилку», чтобы мягко качать колыбельку. Олд-Фанни и Блютус, уродливый идол войны и крошечный росточек упрямой, исполненной надежды жизни, были средоточием корабельной жизни.
«Нимбус» отбыл в Исландию, а оттуда в Галифакс. Из Галифакса они вернулись в Ливерпуль. Рождество отмечали в Атлантическом океане.
Олд-Фанни рассказывал свои истории. От Блютуса, кроме присутствия, ничего не требовалось. И он присутствовал среди них, а вместе с ним — все то, что младенцу положено иметь в пеленках, состряпанных из полотенец и половых тряпок, он срыгивал, пускал пузыри, причмокивал и плакал. То у него была опрелость, то колики, но в основном — светлые часы, когда глазки-телескопы изучали кают-компанию, бывшую для него вселенной, тайны которой он открывал. Двадцать человек смотрели на него как на экран в кинотеатре. Всем хотелось его развлечь: потрогать, пощекотать, позволить укусить себя за палец, пошевелить ушами. Они брались менять подгузники, присматривать за малышом, давали советы по уходу и в совокупности владели познаниями, которые, как приходилось признать Софии, превосходили ее собственные. Конечно, она родила Блютуса, но опыта у нее не было, и она с благодарностью прислушивалась к добрым советам.
— Он как дегауссинг, — говорил Антон о Блютусе.
Дегауссинг представлял собой электрический кабель, идущий по периметру корпуса судна вдоль ватерлинии, и служил для размагничивания, чтобы «Нимбус» не притягивал магнитные мины. Прямо как Харальд Блютус. Он не только их сплачивал, но и защищал — быть может, преимущественно от себя самих. Они пустили корни посреди волнующегося моря.
Твои корни — не в твоем детстве. К земле тебя привязывает ребенок. Дом там, где твой ребенок. И Кнуд Эрик внезапно это понял.
Он был привязан к Блютусу, не к Софии.
Дважды они встретились, оба раза случайно, но эти случайности не походили одна на другую. В первый раз речь шла лишь о незрелой юношеской влюбленности, а со стороны Софии и вовсе только о фривольной игре с впечатлительным мальчиком. Она признала это в разговоре с ним. Кнуд Эрик едва ее знал. Единственное, что привязало его к девушке, — незавершенность их неуклюжего прощания и ее внезапное исчезновение.