Я ходил по Ливерпуль-стрит. Каждый второй паб здесь назывался «Bird-in-Hand» — «Птичка в руке». Тут все понятно. В Хобарт-Тауне громче любой другой птички пела карманная фляга, и если не во что больше верить, то веришь в то, за что можно ухватиться рукой.
Я покупал джин всем, кто мог хоть что-то рассказать. А такого добра там было навалом. Сначала меня расспрашивали о «папе тру», о его внешности, росте, национальности. Конечно, я помню его прекрасно, и мои собеседники почесывали вшивые лысоватые головенки, и на плечи им сыпались гниды. Печально глядя на быстро опустевший стакан, они кротко сообщали, что еще одна порция могла бы освежить их память. Ну вот, теперь им ясно вспоминается высокий датчанин с густой бородой и отчужденным взглядом. Он остановился в трактире «Надежда и якорь» на Макери-стрит. А потом нанялся на…
Название корабля никак не вспоминалось. Затем следовал еще один вожделеющий взгляд в направлении стакана. Стакан наполнялся, звучало название.
Через две недели стало ясно, что в Хобарт-Тауне побывала тысяча Лаурисов Мэдсенов. Мой отец нанялся на тысячу кораблей и отплыл в тысяче разных направлений. Я не поймал ни одной птички-синички, зато в небе летала тысяча журавлей. Лаурис Мэдсен был не один человек. Имя ему было — легион.
И все же я заглянул в эту «Надежду и якорь» и справился о пропавшем отце. Я уже зашел так далеко, что сдаваться не хотелось. Мужчину за стойкой звали Энтони Фокс. Он, как и прочие, когда-то был заключенным, но, в отличие от остальных, все у него теперь складывалось хорошо, потому что он решил наживаться на нужде других людей. Стоя за латунной барной стойкой, он до блеска полировал ее. Наклонившись над нею, чтобы задать свой вопрос, я увидел свое отражение и подумал: а не отражалась ли здесь когда-нибудь и борода моего отца?
Заказав стакан джина, на сей раз для себя, я произнес имя отца — и больше ни слова: урок пошел мне на пользу. Я мог бы заявить, что Лаурис был готтентотом с огненно-рыжими курчавыми волосами, торчащими во все стороны, что у него было три ноги, и все бы подтвердили: да, мы помним такого датчанина. Так что я назвал лишь имя.
Фокс на мгновение замер:
— Повтори-ка имя. И год.
— Пятидесятый или пятьдесят первый, — ответил я.
— Секунду.
Оставив вместо себя официанта, хозяин исчез в комнатке за стойкой. Вернулся с большой книгой под мышкой.
— Никогда не запоминаю лиц, — признался он, — зато помню долги.
Положив книгу на стойку, он принялся ее листать.
— Вот! — воскликнул он с торжеством в голосе и подтолкнул книгу ко мне. — Так и знал.
Он указал на имя: Лаурис Мэдсен.
Не скажу, что узнал подпись отца. Когда он исчез, я еще не умел читать, а он был не из тех, кто часто расписывается.
— Сколько он задолжал? — спросил я.
— Он должен мне за две кружки пива, — ответил Энтони Фокс.
Я вынул деньги и заплатил:
— Теперь мы квиты.
— Только не говори, что ты проехал полмира, чтобы заплатить за Мэдсена!
Я покачал головой:
— Он исчез. Я ищу его.
— Моряк или заключенный? — Во взгляде хозяина читался вопрос.
— Моряк.
— Тогда, наверное, утонул, как это у них заведено. Или дезертировал.
Фокс широко развел руками, что равно могло изображать и Тихий океан с десятью тысячами островов, и льды Южного полюса, на которые не ступала нога человека.
— Мир велик. Тебе не найти его.
— Я нашел его долги, — заметил я.
— Не всегда те, кто исчезает, хотят, чтобы их нашли. Моряк где его место? На палубе? Или рядом с женой и детишками? Бывает, он оказывается в замешательстве и тогда начинает жить так, словно нить его жизни можно сплетать и расплетать бесконечно. Он тонет десять раз и десять раз воскресает, и каждый раз в объятиях новой женщины. Дома о нем горюют, а он сидит у колыбели на другом континенте и смеется, пока новая семья тоже не надоест. Поверь мне. Я всякое повидал.
— А я и не знал, что за стойками баров в Хобарт-Тауне стоят мудрецы.
Фокс насмешливо посмотрел на меня:
— Ты его сын. Я прав?
— Ты вроде лиц не помнишь. Разве я похож на Лауриса Мэдсена?
— Понятия не имею. Я его не помню. Но замечаю, когда обижаются. Только сын способен так насупиться, когда отца обвиняют в обмане.
Я повернулся, чтобы уйти.
— Стой, — сказал Энтони Фокс, — я назову тебе одно имя.
— Имя?
Я остановился у входа в «Надежду и якорь».
— Да, имя. Джек Льюис. Запомни его.
— А кто это — Джек Льюис?