— Какой приятный сюрприз! — воскликнул он. — А я-то думал, конец развлечению.
Он схватил винтовку и приложил ее к плечу, но тут же опустил.
— Слишком далеко, — произнес он разочарованно. — Путь подойдут поближе. Давай держи к ветру.
— Но, капитан, — возразил я, — у них нет шансов нас нагнать. Может, хватит кровопролития?
Джек смерил меня взглядом:
— На нас напали, мы защищались. Вот и всё.
— Но сейчас на нас не нападают. И если держаться курса, то и не нападут.
— Держи к ветру!
В сомнении я удерживал руки на штурвале, и тут Джек придвинулся вплотную ко мне, в ярости тараща глаза:
— Мистер Мэдсен, я — капитан «Летящего по ветру», и я отдал приказ. Если вам, молодой человек, неугодно его выполнить, вы будете считаться бунтовщиком. А с бунтовщиками у меня разговор короткий.
Он ткнул мне ствол в лицо, и какую-то секунду мы стояли, уставившись друг другу в глаза.
Не его взгляд и не опасная близость винтовки заставили меня выполнить приказ. Оружие дрожало в руках капитана, и я понял, что, хотя голос его и спокоен, ярость его бесконтрольна. Винчестер мог выстрелить в любой момент. Эта ярость была связана не только с моими колебаниями или действиями туземцев, нарушивших его планы. Она была направлена на весь мир, а туземцам ли, мне ли расплачиваться, Джеку было не важно.
— Есть, капитан, — сказал я и повернул штурвал.
Он опустил винтовку и вернулся на корму. Судно снижало скорость, пока мы полностью не остановились с полощущимися по ветру парусами. Каноэ туземцев подошло ближе. Джек Льюис поднял винчестер и перестрелял их одного за другим. Каждое попадание сопровождалось довольным кряканьем.
Каноэ продолжало рассекать воду. Один за другим туземцы поднимались с ружьями в руках, прицеливались, стреляли — и встречали свою смерть.
Наконец остался последний. Он продолжал грести. Джек прервал стрельбу и задумался. Я заметил, что ярость ушла.
— Оставь его, — сказал я, — хватит.
Он поднял глаза и сонно мне улыбнулся. В его лице в это мгновение была странная мягкость, как у просыпающегося ребенка.
— Ты прав, — ответил он. — Хватит.
И встал рядом со мной.
— Есть, капитан, идем прямо по курсу.
Ветер снова наполнил паруса, и мы понеслись с прежней скоростью. Какое-то время мы оба молчали. Сперва я избежал смерти, а сразу после этого меня чуть не убил человек, который только что меня спас! А теперь он стоит рядом с таким видом, словно ничего не случилось.
— Чудесная погода, — произнес Джек внезапно, после чего глубоко вздохнул. — Морской воздух! Что может быть лучше? Ради этого и стоит быть моряком.
Из всего, что я слышал от Льюиса за все месяцы, что мы провели вместе, это оброненное мимоходом замечание было самым загадочным. Ни на секунду я не поверил, что он это всерьез, но все же обрадовался его словам. Словно тот ужас, который я испытывал последние два часа, рассеялся и мы были просто капитаном и штурманом в очередном рейсе.
— Да, — сказал я и, вслед за Джеком Льюисом, глубоко вздохнул. — Морской воздух прекрасен.
Воцарившуюся идиллию прервал один из канаков: он возбужденно указывал куда-то за корму. Мы повернулись. Там был он, одинокий туземец в каноэ, черный силуэт, плывущий в кильватере, мерцающем на солнце. Он был недалеко. Как ему удалось нас нагнать, одному, в каноэ, предназначенном для большого числа гребцов, — одному Богу известно.
Мы долго на него смотрели. Расстояние между нами не сокращалось. Я покосился на Джека, но промолчал. Ждал, когда тот схватит винтовку и оборвет жизнь, которую сам в добрый час сохранил. Но капитан ничего не предпринимал.
Через какое-то время он повернулся к штурвалу и приказал мне выправить курс. Время от времени я оборачивался и высматривал каноэ. Туземец держался позади. Расстояние между нами оставалось прежним. Он не приближался, но и не отставал.
Так прошло два часа. Я смотрел на нашего преследователя, и мое представление о нем менялось. Я видел человека в каноэ, плывущего в одиночестве по морю. Он уже не был туземцем, членом дикого племени, которое недавно на нас напало. Я уже и не знал, кто он и чего от нас хочет, преследователь он или терпящий бедствие. Я видел лишь беспредельное море и затерявшуюся в нем фигурку. Чувствовал, что туземец, должно быть, вестник, но не знал, что он хочет нам рассказать.
— Этому надо положить конец, — сказал наконец Джек Льюис.
И я понял, что ничего не могу поделать.
Он вернулся к своей винтовке, поднял ее. Я не смотрел на него. Я не сводил глаз с одинокого гребца, словно желал попрощаться с ним в те минуты, что еще у него остались, и увериться в том, что не забуду его. Лишь мои воспоминания станут ему надгробием.