Могли ли помочь книги, Конюшкин не знал. Литература в школе считалась делом десятым. Вместо чтения книг все читали краткое изложение содержания произведений, вставляя в сочинения чужие мысли критиков, выдавая их за свои. Наиболее ленивые просто выуживали из интернета готовые работы, наиболее умные, использовав их в качестве «болванки», насыщали цитатами и отрывками из других подобных опусов. Мастерство в данном случае сводилось к умению грамотной компиляции отрывков, дабы не бросалась в глаза разная стилистика кусков, и аккуратной замазке швов между кусками. Но беда была в том, вся русская словесность прошла мимо Павла. Едва он встал с горшка, родители принялись неистово пичкать исключительно немецким. Дома с ним разговаривали исключительно по-немецки, впрочем, и на людях тоже, когда не желали, чтобы их беседа достигла чужих ушей. Мальчик рос в мире немецких сказок и германского эпоса. В отрочестве мама совала ему Фейхвангера и братьев Манн, а отец подбрасывал Ремарка и Клаузевица, оба заставляли учить Гёте и Гейне, причём всё это добро — исключительно в подлинниках. Тем не мене кое-что их отечественного художественного продукта достигло сознания Павла. В прочитанной, когда-то в детстве, книге Катаева «Белеет парус одинокий» речь шла о сущих детях, а в полюбившихся «Двух капитанах» героями были уже советские подростки, у которых даже мозги работали иначе, чем у дореволюционной молодёжи. Что ещё? В «Старой крепости» и повестях Рыбакова, несмотря на захватывающий сюжет, отражён сложный духовный мир подростков. Но эти произведения, во-первых про детей не Наташиного круга, а во-вторых их мировоззрение формировалось уже под влиянием свершившейся революции. Вспомнил про дневники великих княжон — дочерей горемыки Николая, которые он мельком пролистал, когда писал курсовую в универе. Здесь уже горячее. Собственно сами дневники его интересовали мало и пролистал он их по касательной. Павлу нужен был материал из комментариев к дневникам, вот там-то он обнаружил немало интересного. Великие княжны были умненькими, добрыми и отзывчивыми девушками. Никакой чванливости. Им просто не повезло! Родись они в другой семье — наверняка бы украсили пантеон героев революции. Особенно старшая, Ольга — бунтарка и гордячка, осмеливавшаяся перечить властной матери. Тоже ведь, чертовка, как и Наталочка отказалась выходить замуж за иностранца и покидать Россию. Жаль! Была бы жива! Из неё вполне могла бы получиться вторая Вера Засулич — того же склада, того же замеса! Не чета папаше-соплежую.
И он представил Наталочку во время революции и гражданской войны. Ей бы было уже девятнадцать лет и больше. Это такие как она воевали на всех фронтах за красных и за белых, это они прогнали интервентов из России, это они, совсем молодые люди, потом строили новую страну. Это про них — «Комсомольцы-добровольцы», «Дан приказ ему на запад», «Каховка», «Мы молодая гвардия». Как раз песни Паша помнил прекрасно: их с дедом они любили распевать, лёжа на диване и закинув ногу на ногу. А вспомнив эти песни, Павел окончательно понял — девушка, которая сидит радом с ним в автомобиле, ОТТУДА, из того поколения, из того времени. Она мыслит и ведёт себя так, как вели себя люди из этих песен и любимых книг детства. Сравнил бунтарство Наталки против планов родителей с поступком Великой княгини Ольги, которая, вопреки желанию папеньки с маменькой, демонстративно отказалась носить траур по убитому Распутину. Вспомнил Валентину из стихотворения Багрицкого, отказавшуюся целовать перед смертью крестик. «Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадский лёд!» — так как-то. А эта? Попала не просто в другое время — в другой век! И не раскисла, не упала духом, борется. Боец! Одна кость, одна стать! Спартанка!