Честно говоря, парень неприятный. Но, может быть, он стал таким не сразу? Может быть, он такой злой потому, что с самого первого класса все зовут его Колбасником? Он же на самом деле Толя, Анатолий, а вовсе не Колбасник. Человек не виноват в том, что он толстый.
— Был бы невредный, никто бы его по прозвищу не шал, — спокойно сказал Володя, — а так Колбасник он, и больше никто.
— Ты рассказывай, рассказывай, — торопит Серёжа.
— Выходим мы из магазина, — размеренно продолжает Володя, — смотрим, Колбасник, то есть Толя…
Серёжа перебивает:
— Он вон там стоял, близко от двери магазина. И он нам сказал: «Дайте мне серебро».
— Нет, — говорит Вовка, — он не сказал, а заорал: «Дайте серебро!»
Я спрашиваю:
— Заорал? На вас двоих? А вы?
Володя расправил широкие плечи.
— Я дал. Я его не боюсь, но жадность презираю. Может, вы думаете, что я Колбасника испугался?
— Я не думаю.
— Ну вот. Я ему копеек сорок дал. Он сказал, что ему на мороженое надо и на пирожки.
— Не сорок ты дал, а шестьдесят, я видел.
— Может, и шестьдесят. Я точно не помню. Он деньги взял и сразу ушёл.
Они рассказывают, и я представляю себе, как идут по широкой улице два друга — Серёжа и Володя. Им хорошо всё делать вместе — вот они купили рыбу для Серёжиной кошки, несут рыбу к Серёже домой. Звёздочка, конечно, обрадуется, её любимая еда — рыба. Всё славно, всё дружно. И тут вдруг Колбасник, то есть Толя, кричит на них. А по какому праву? И вообще разве годится кричать на людей? Разве нельзя нормальным тоном сказать всё, что тебе надо? Нет, кричит: «Дай серебро!» И не стыдно ему требовать? Не обойдётся он без этого мороженого? И без несчастных пирожков не проживёт? Странный всё-таки человек.
А Вовка добрый и несклочный. Надо тебе? На, возьми, ешь. Мог бы Вовка и отказать Колбаснику, он не со страху дал. Но Вовке скучно торговаться, рядиться, отказывать. На, возьми. А Серёжа, может быть, и не дал бы Колбаснику, он бы и поспорил с ним, не поленился. Но это если бы Серёжа шёл один. А когда Серёжа с Володей, то такие дела Володя решает, так уж у них заведено. Серёжа молчит, а Володя сам знает, как поступить. Как-то Володя лучше ориентируется.
Конечно, разговор не о шестидесяти копейках и не о сорока копейках, этот рассказ о другом. И вообще это только половина рассказа. А другая половина впереди.
— Идём на днях с Серёжей, смотрим — на том же месте опять стоит он, ну, Колбасник, Толя то есть. И держит в руке большую горсть серебра. Прямо кулак не сжимается — вот столько.
Володя показывает развёрнутую ладонь и покачивает ею вверх-вниз, как будто руке тяжело от серебра, которое лежит на ней горкой.
Серёжа загорается опять:
— Вот такая куча денег! И ни одной медной монеты — всё серебро!
Они увидели эти деньги и подошли поближе. Просто так. А Колбасник сразу руку в карман сунул и спрашивает:
— Вам что?
— Ничего, — ответил Володя, — просто так подошли.
А Серёжа не согласился с Володей.
— Копеек шестьдесят дай нам, пожалуйста. Нам на мороженое.
И очень невинно смотрел на Колбасника.
А Колбасник?
Развёл толстыми руками и ответил:
— У меня нет денег. Где я возьму?
— Вот в этом кармане, — сказал Серёжа. Он не мог представить себе, как человек так нагло обманывает и даже не смущается.
— Иди, иди отсюда. — Колбасник пошёл на Серёжу грудью. А Серёжа не попятился, стоял, как маленький петушок, и голову гордо держал.
Пришлось Вовке оттереть Колбасника от Серёжи.
Вовка тяжело вздохнул и сказал:
— Колбасник, я не люблю драться, ты же знаешь. Но иногда я всё-таки делаю то, что не люблю.
Колбасник вообще-то не очень умный парень. Не дурак, но и не умный — средний. Но тут он сообразил.
— Мне ещё стих учить, — сказал он и быстро ушёл.
— Жадина-говядина! — крикнул Серёжа. Всё-таки Серёжа не мог это так оставить.
А Вовка тогда сказал Серёже:
— Чего зря кричать? Жадные не исправляются. Он так всю жизнь будет теперь жадным, до самой старости.
Серёжа даже рот открыл.
— На всю жизнь? Честное слово? До старости?
— Конечно, — солидно подтвердил Вовка.
И они пошли в кино.
Но, видно, Серёжа не мог забыть до конца этот случай.
Когда мы шли по улице и разговаривали, он и меня спросил:
— Как вы думаете? Может жадина стать не жадиной? Потом, когда-нибудь? Если проучить как следует?