– Вот вы глядите на меня, товарищ командир, и небось думка у вас: "Ну и подлец же ты, Охрим". А я не подлец. Ей-ей, не подлец. На службу в полицию я пошел по совету соседа по дому, Павла Матвеевича. Он у нас секретарем подпольного горкома партии.
– Как фамилия? – оживился Млынский.
– Самойлов. Павел Матвеевич Самойлов. У него на левой щеке родимое пятнышко в копейку. А начнет говорить что, все руками от себя отгребает.
"Точно, Самойлов! – убедился Млынский. – Живой, значит!"
И к Шмилю:
– Продолжайте.
– Так вот Самойлов хорошо знал меня и доверял мне. "Нам, Охрим, нужен свой человек в полиции, – сказал он, – тебе придется пойти в полицию. Будешь помогать нам. А мы по приказу партии в глубоком подполье работать будем". Сами понимаете, я не мог ослушаться партийного секретаря, потому как уважал и верил ему, как себе. А чтобы мне веры больше было, он дал мне кое-какие документики и легендочку придумал. Как порешили, так и сделали. Все, что творилось в полиции, товарищ Самойлов знал до тютельки. Снабжал я его и документиками разными, и бланочками всякими. Одним словом, службу нес… – подумал, поправился, – несу исправно. А что на душе, сами понимаете. На глазах людей честных истязают, а я в стороне должен остаться. Я же не сукин сын, чтобы руки в ход пускать. Правда, голоса не жалел: кричал, ругал людей – это для немцев и их овчарок, чтобы не заподозрили. Словом, на душе кошки скребли, душу в кровь раздирали. Своему врагу не пожелаю такой должности. Теперь вижу, поняли, товарищ командир, почему я радовался, как дите, когда мне предложили к вам направиться. Самойлов, когда узнал об этом, тоже обрадовался. Мы, сказал он, давно ищем возможность установить связь с отрядом Млынского. Это боевой отряд, сказал он, и вместе мы такие дела будем делать, что немцам тошно станет.
Охрим вдруг поднялся.
– Что же это я, товарищ командир, вроде как байки вам рассказываю. Вы же мне можете и не поверить.
Резким движением Охрим отвернул пиджак, ловко распорол подкладку, достал сложенный листок бумаги, протянул майору:
– Читайте!
– "Податель этой записки, – читал Млынский, – человек наш до мозга костей. Полицаем стал по моему совету. Как тебе известно, Иван Петрович, я оставлен в городе для работы в особых условиях. Когда узнал, что и ты обосновался под боком, я стал искать пути связаться с тобой. Возможность такая представилась, и мы незамедлительно воспользовались ею. О паролях и явках, о способах бесконтактной связи мы уполномачиваем вести переговоры с тобой подателя этой записки, Охрима. Наши предложения он доложит.
Крепчайше жму руку. Твой Павел".
Млынский дружен был с секретарем горкома партии Павлом Матвеевичем Самойловым, хорошо знал его почерк, его любимые выражения "наш до мозга костей", "крепчайше жму руку".
"Письмо его", – решил Млынский. Да и опыт работы в органах государственной безопасности подсказывал, что Охрим говорит искренне. Невольно воскликнул:
– Вот это да! Вот это здорово! – И уже сдержанно: – Сами понимаете, в нашем деле каждого человека нужно знать. Вы привели девять человек, а кого знаете по-настоящему?
– По-настоящему никого. А все же за двоих могу поручиться, глаз у меня мало-мало наметан на людей.
– Тут на глазок нельзя, Охрим. Давайте договоримся так. Для всех, кто вас окружает здесь, вы тот, кого прислало гестапо. И ведите себя так, как учили вас там. А наши дела мы будем обговаривать вот тут, у меня. Подозрений это не вызовет ни у кого, даже у немецкого агента, если им удалось заслать в отряд своего человека. Вы привезли мне письмо жены…
– Мне кажется, оно поддельное, но это моя догадка, не больше. Жену вашу не видел.
– Разберемся, Охрим… Так вот, я получил письмо от жены. Я обдумываю, взвешиваю все "за" и "против", возникает необходимость – советуюсь с вами. Все логично, не правда ли?
– Оно конечно, – подтвердил Охрим.
– Вы город хорошо знаете?
– Я в нем вырос.
– Как считаете, спасти жену и сына можно?
Охрим прикинул что-то в уме, неторопливо ответил:
– Трудно. Очень даже. Но попытаться можно.
– Спасибо вам, Охрим… А сейчас нам нужно расстаться: долго засиживаться нельзя.
Оставшись один, майор еще раз прочитал письмо жены. Если бы кто наблюдал со стороны, увидел бы, как въедливо он всматривался в каждое слово, каждую букву. Затем вынул из кармана гимнастерки фотографию жены и сына и долго смотрел на дорогие сердцу лица.
Положил фотографию в карман, снова достал, взглянул, опять положил на место рядом с партийным билетом. Закурил сигарету, заходил по комнате, а в голове думы, думы… Как они там?.. Живы ли?.. Как помочь?..
Он не мог оставаться один, пригласил Алиева.
Вид майора не на шутку напугал политрука.
– Что с вами? Не больны ли вы? Млынский положил ладонь на плечо Алиева, ответил:
– Хуже, Хасан Алиевич. У меня большая неприятность. Прочтите, – и протянул политруку письмо жены.
Алиев подошел поближе к окну, пробежал глазами письмо, встревожился.
– Если не секрет, как письмо попало к вам?
– Охрим принес. Человек он наш, но пришел по заданию немцев. Письмо ему вручили для передачи мне гестаповцы.
– Почерк-то чей?
– Вроде ее рука, и решительность тона ее. В то же время от письма несет чужим, чуждым жене. Как бы вам это понятнее пояснить? В данном случае содержание письма чуждо духу моей Анны Сергеевны. Она не такая, чтобы просить помощи для себя. Она сама старается преодолеть любую трудность, встретившуюся ей на пути, и страшно ранима, когда ей предлагают руку помощи. Чтобы самой попросить – никогда. А вот помогать другим – ее страсть. Уж свою Анну Сергеевну я знаю хорошо! Чтобы не волновать меня, не причинить малейшего огорчения, она будет молчать, готова пойти на любое испытание. Из-за самолюбия, из-за обостренной гордости какой-то. А тут "опасность", "приезжай", "увези", "умоляю". Нет! Не ее это слова, чужие!
– Как бы там ни было, но если ваша семья действительно схвачена гестапо, надо подумать, как помочь.
– Спасибо, Хасан Алиевич, за участие в моем личном горе, только мы вряд ли можем помочь. Гестаповцы определенно захватили жену и сына для того, чтобы заманить в ловушку не только меня, а главное, наш отряд. Ведь они отлично понимают, что один я ничего не могу сделать. И тут, решая этот вопрос, слишком мало ошибиться нужно, чтобы накликать на отряд непоправимую беду. На мой взгляд, есть лишь одна возможность: обратиться за помощью к подпольщикам, действующим в городе.
Млынский передал в деталях свой разговор с Охримом.
– Так это же здорово! – воскликнул политрук. – Самойлов с товарищами обязательно поможет! Надо подумать, как нам через Охрима связаться с ним. А теперь, Иван Петрович, разрешите доложить результаты разведки. По данным местных жителей и наблюдениям наших людей, охрану железнодорожного моста несет взвод эсэсовцев, личный состав которого размещен в небольшом здании, что в ста пятидесяти – двухстах метрах южнее моста. Взводом командует штурмфюрер Зиберт. В дневное время охранную службу несет парный наряд, которому придана овчарка. Ночью охрану осуществляют два подвижных наряда. Интересующая нас воинская часть оказалась ротой СС. Она охраняет склады с оружием, боеприпасами и продовольствием. В течение недели немцы каждый день завозят на территорию части авиабомбы, снаряды, пользуясь при этом большими крытыми машинами. Во главе роты стоит оберштурмфюрер Мольтке. Строительство аэродрома последние пять-шесть дней ведется весьма интенсивно. Количество занятых на строительстве солдат, в том числе военнопленных, возросло. Отмечено прибытие новых партий автомашин и грейдеров. Вчера на аэродроме впервые приземлилась группа истребителей "мессершмитт". Шесть самолетов. И двенадцать бомбардировщиков. Фридрих не обманул.
Командир отряда и политрук условились: создаются две боевые группы. Одна должна взорвать мост, другая – ликвидировать роту СС и сжечь складские помещения. В ходе операции захватить оружие, боеприпасы и продовольствие.