— Вот зверье, — притворно негодует Анисимов, — ей-богу, зверье! Так и сумку можно разорвать… Дай-ка сюда!
Почтальон тянется за сумкой, но она плывет над головами солдат и опускается на табуретку возле Толи Ветохина. Тот проворно раскрывает сумку и выхватывает из нее экземпляр «Красной звезды».
Некоторое время в казарме стоит напряженная тишина. Лишь слышно, как шуршит газетой, разворачивая ее, Толя Ветохин. И вдруг на всю казарму раздается такой ликующий вопль чтеца, что даже повар Желудев на кухне застывает неподвижно с недочищенной луковицей в руках.
— Ур-ра-а-а! — кричит Толя, размахивая газетой, как победным флагом. — Наш Колька речь держал в Кремле! Вот напечатано в газете! Ур-ра-а-а!
В казарму входят майор Лыков и старший лейтенант Званцев. Ни дежурный по роте, ни дневальный не замечают их. Отступив от исполнения своих служебных обязанностей, оба — вот они! — стоят позади тесного круга солдат, обступивших чтеца, и поднимаются на цыпочки, будто стараются увидеть брата чтеца, выступающего в Кремле. Только по красным повязкам на рукавах и можно узнать этих должностных лиц.
— Что у вас тут происходит? — строго спрашивает командир роты, но и его глаза загораются радостным любопытством. — Вот тоже мне базар-ярмарка…
Газета с речью Николая Ветохина уже в руках старшего лейтенанта Званцева — ему из уважения Толя уступил права чтеца. Возникший было шумок снова стихает. Званцев беглым взглядом окидывает газетную страницу.
Так… Где же тут? Ага, вот оно… «Шире развернем социалистическое соревнование. Речь младшего сержанта Н. Ветохина…»
Никогда еще газета не была так интересна, как сегодня. Молодец Коля! Исполнил-таки наказ товарищей!
Наклонив голову, Лыков вместе со всеми слушал Колину речь, и рушилось его привычное представление об армейских устоях. «А может быть, Министр обороны поправит младшего сержанта Ветохина? — раздумывал он, не зная, желать этого или не желать. И тут же отвергал это предположение: — Нет, не поправит, пожалуй. Раз вынесли в заголовок «Шире соревнование», то не поправит. Видно, есть такая установка — развернуть социалистическое соревнование и в армии. Вообще-то эта штука полезная, вон как рота пошла в гору…»
После, уже в кабинете своего заместителя, Лыков признался:
— Выходит, Кузьмич, ошибался я. Вы с Гарусовым верх берете. Но ведь такая, бес ее возьми, была установка — никаких соревнований, выполняй уставные требования, и точка. Теперь придется переоценивать ценности, ничего не попишешь…
На второй день пришли газеты с заключительным словом Министра обороны. Сторонники соревнования в армейских условиях имели все основания торжествовать. Министр сказал, что совершенно правы делегаты, поднимавшие вопрос о широком развертывании социалистического соревнования в частях и подразделениях Советских Вооруженных Сил, что ему особенно понравилась смелая и толковая речь младшего сержанта Ветохина.
— Раз такое дело, — потирая руки, произнес решительно майор Лыков, — начинаем действовать. Такой развернем штурм-поход, что чертям будет тошно!
Вся рота в каком-то радостном возбуждении ждала возвращения из Москвы Николая Ветохина. Газеты газетами, а послушать живое слово самого делегата совсем иное дело. Однако Ветохина «перехватили» в Светлограде. Об этом Лыкова предупредил по телефону подполковник Воронин.
— Вы уж не обижайтесь на нас и потерпите, — сказал он. — Задержим мы тут вашего делегата. Денька на два — не больше… Надо же и нам его послушать. Пусть расскажет о своих впечатлениях от поездки в столицу.
В голосе Воронина улавливались нотки добродушной шутливости. Так и представлялось Якову Мироновичу, как щурились весело молодые глаза Воронина, как теплые лучики теснились вокруг них. И рад и горд был майор, что не из какого-нибудь другого подразделения, а именно из его, «лыковской», роты был направлен посланец в Москву на Всеармейское совещание. Знай наших!
Яков Миронович довольно хмыкнул в трубку:
— Ну что же с вами поделаешь… Вы — начальство.
«Домой» Ветохин возвратился в субботу поздно вечером. В Солнечном ему предлагали задержаться до завтра, чтобы подвезти на машине, но он отказался. Ему хотелось скорее в родную роту, к товарищам, с которыми, как казалось Коле, он не виделся целый год.