Ефрейтор кинулся навстречу подполковнику. Подав ему руку, помог взобраться на крошечную каменистую площадку, выступавшую из песка.
— Зачем вы, товарищ подполковник! Я мог бы подняться к вам на бугор…
— Почему же? Если надо, и я могу к вам спуститься. Что вы тут измеряете?
— Да вот… Вам майор со старшим лейтенантом ничего не говорили?
— Нет.
— Решили мы тут, товарищ подполковник, трубопровод от склада горючего прямо к дизелям проложить. А то ведь знаете, как мы бочки катаем снизу вверх? Зизифов труд.
— Сизифов, — поправил Воронин.
— Виноват, точно: сизифов. Как вы смотрите на наше мероприятие?
Капелька пота, щекоча, сползала по смуглой щеке Дзюбы, влажная прядка черных волос назойливо лезла в глаз. Но Дзюба ничего не чувствовал, с напряженным вниманием ожидая, что скажет начальник политотдела. Похвалит или не похвалит за «мероприятие»?
— Не знаю, — сказал Воронин, — в это дело надо вникнуть.
— Я расскажу вам, расскажу! У меня с собой и черновик чертежика… Где же он?.. Вот, смотрите: трубопровод пойдет сначала по краю нижнего двора, потом повернет налево, наверх…
Пришлось-таки Лыкову и Званцеву подождать подполковника. Глянут из канцелярии в окно: все стоят Воронин и Дзюба на каменном выступе, разговаривают.
Наконец Воронин пришел. Снял фуражку, присел к столу.
— А рационализация, товарищ майор, дельная, — сказал он. — Молодец Дзюба!.. — И спросил наивно: — Это не тот Дзюба, которого вы просили отчислить из роты?
— Тот самый…
— Вы и сейчас настаиваете на его отчислении?
— Можно подождать маленько. — Длинные сухие пальцы командира роты пробежали по краю стола. — Поглядим, что из него получится.
— Надеетесь, исправится?
— Вроде есть крен в эту сторону.
— Что же с ним произошло?
— Вот старший лейтенант лучше знает, — Лыков кивнул на Званцева. — Пусть он расскажет.
— Все началось, на мой взгляд, с газеты, которая пришла в роту с Алтая, — помолчав, заговорил Званцев.
И он рассказал, какую буйную радость переживал Дзюба, получив газету, в которой на целые три колонки был помещен портрет черномазого, белозубого тракториста. Потрясая газетой, Дзюба бегал по казарме:
— Это же Венька, мой старший брательник! Послушайте, что пишут о нем: «Опыт комсомольца-новатора Вениамина Дзюбы должен стать достоянием всех трактористов». Слыхали? Вот так Венька!
Восторг Дзюбы охладил Анатолий Ветохин. Разглядывая портрет «брательника», он спросил:
— Гордишься братом?
— А почему же нет? Таким героем можно гордиться.
— Говорят, гуси гордились, что их предки Рим спасли.
— Это к чему ты? — опешил Дзюба.
— Так, к слову пришлось…
— Ты что же — меня с гусем сравниваешь?
— А чем ты не гусь? Гусь, да еще лапчатый. На славе брата хочешь авторитет заработать. Нет, ты свою славу завоюй.
— На всю армию первый нарушитель дисциплины. Чем не слава? — заметил хмурый и молчаливый ефрейтор Калашников.
— Да вы что навалились? — Дзюба бегал глазами, искал поддержки. Тут в казарму вошел Званцев.
— Что за шум, а драки нет?
Узнав, в чем дело, он взял из рук Дзюбы газету, вслух прочитал статью о передовом трактористе.
— Ну что ж, брат у вас, Дзюба, очень хороший. Таким можно гордиться. А на товарищей не обижайтесь, они правы.
— Я понимаю…
Плечи у ефрейтора Дзюбы опустились, и весь он как-то завял и потускнел. Рассеянно свернув газету, сунул ее в карман.
Казалось бы, что этот случай должен был послужить для заместителя по политчасти подходящим поводом к тому, чтобы вызвать Дзюбу к себе в кабинет и побеседовать с ним, как говорится, по душам. Бери, мол, пример с брата, выполняй свой долг так же честно и добросовестно. Однако никаких нравоучений ефрейтору Званцев на этот раз не стал читать. Чутье подсказало ему, что критика со стороны товарищей заставит Дзюбу задуматься. Возможно, он сам придет к замполиту со своими тревожными мыслями.
Так оно и случилось. Как-то вечером, когда Званцев перелистывал свежий номер «Пропагандиста и агитатора Советской Армии», Дзюба предстал пред ним. Как бы не замечая лихорадочного блеска в его цыганских глазах и продолжая листать журнал, старший лейтенант предложил Дзюбе сесть. Тот некоторое время молча наблюдал за страницами журнала, шуршащими под пальцами офицера, и вдруг заговорил горячо и сбивчиво. Он понимает, какое мнение сложилось о нем, ефрейторе Дзюбе. Но ведь трудно, ой, как трудно перебороть свою натуру! Иной раз и сам не заметишь, как очутишься в самоволке, накуролесишь… Взяться бы за какое-нибудь звонкое дело, чтобы всего тебя захватило…