— Придется заместителю, — сказал майор Лыков, — это его хлеб.
— Хорошо, пусть приезжает Званцев. Только нам, политработникам, не приходится хлеб делить. Ведь надо же договориться насчет насоса и других материалов для вашего трубопровода. Чей это хлеб? Ну ладно, мне кажется, пора до дома, до хаты.
Лыков и Званцев вышли проводить подполковника. Солнце давно уже закатилось за бугор. По самому краю песчаного холма небо еще неярко рдело, словно остывая. Выше оно приобретало зеленоватый оттенок. Еще выше все краски заката уже таяли, и над ними плыла и мерцала первая звезда. Она была ясная и чистая, как будто вымытая сегодняшним кратковременным, но дружным дождем.
Машина стояла неподалеку, но шофера поблизости не было видно. Воронин хотел было сигналом вызвать его, но так и замер с протянутой рукой: на заднем сиденье из-под плаща Воронина торчали светло-рыжие волосенки.
— Это же моя Светланка! — удивился Лыков. — Вот тоже мне птичка-синичка! Нашла себе гнездо… Разбудить придется.
Подполковник остановил его:
— Зачем будить? Мы сейчас ее так осторожненько поднимем, что она и не проснется.
Но Светланка замоталась в плащ плотно, словно куколка шелкопряда. Развернуть ее, не разбудив, было невозможно. Тогда подполковник осторожно поднял ее вместе с плащом и передал отцу.
— Несите домой свою конфетку вместе с оберткой.
— А как же плащ?
— Завтра Званцев захватит.
— Но вам холодно будет без плаща.
— В июне-то?
Тут майор обнаружил, что из плаща торчит еще одна рыжая головенка.
— А это что такое?
— Совсем забыл про куклу, — засмеялся подполковник, — хорошо, что Дробышев отдал. Это мы с ним купили в подарок вашей Светланке.
Садясь в машину, Воронин спросил у прибежавшего из казармы шофера:
— Ужинал, Дробышев?
— Накормили — во! — провел тот ребром ладони по горлу.
— Ну поехали.
В ШТАБЕ ПОЛКА
Разговор с командиром полка о послужном списке героев был трудный. Полковник Черноусов соглашался, что пропаганда боевых традиций — дело нужное и важное, но рукопись, которой очень дорожил, так и не разрешил выносить за пределы штаба.
— Кому нужно, — сказал он, — пусть пользуется в секретной части.
В коридоре, выйдя вместе с Ворониным из кабинета полковника, Алексей шумно, с облегчением вздохнул. Начальник политотдела сделал вид, что не понял его вздоха.
— Командир полка, пожалуй, прав, — сказал Воронин, — рукопись ценная — надо беречь… Знаете что? Давайте перепечатаем ее на машинке! Если вы подиктуете нашей Софье Матвеевне, то дня за два будет готово. Зато возьмете себе экземпляр, как говорится, насовсем.
Алексею не хотелось задерживаться в Светлограде. Его тянуло домой — в свою роту. Об этом он и сказал подполковнику Воронину.
— Ничего, — добродушно усмехнулся тот, — потерпите… А что нам делать с фотоальбомом? Его на машинке не перепечатаешь. Ладно! Под свою ответственность доверю его вам на время. У вас там и фотографы свои есть и художники — что надо, переснимут, скопируют. Пойдемте с машинисткой договариваться. Неплохо бы отстукать три экземпляра.
Машинистка штаба оказалась немолодой, очень серьезной женщиной. Муж ее, подполковник Рощупкин, работал начальником штаба полка. Выслушав просьбу, она задумалась.
— Я понимаю, что это очень важное дело, сама на фронте была. Но очень уж штабной писанины много. Подносят и подносят бумаги…
— Отказываетесь? — укоризненно покачал головой Воронин.
— Нет, не отказываюсь. Давайте сделаем так: сколько сможем, будем печатать между своими бумагами, а кроме того, попросим разрешения работать вечерами.
Вечернюю работу машинистке командир полка разрешил, но не в машинописном бюро, которое помещалось на втором этаже, а внизу, в комнате дежурного по полку.
Под диктовку Званцева проворные пальцы Софьи Матвеевны быстро отбивали строчку за строчкой.
Некоторые боевые эпизоды были описаны в книге сухо и очень скупо. В таких случаях на помощь приходили подшивки фронтовой газеты. Воронин, внимательно следивший за перепечаткой, сам находил нужный экземпляр газеты. Клал на табуретку подшивку и, показывая на статью или очерк, обведенные цветным карандашом, говорил:
— Вот это включите. Обязательно включите!
Работа была выполнена больше чем наполовину, когда у Софьи Матвеевны случилось несчастье — заболел ребенок. После обеденного перерыва она прибежала из дому запыхавшаяся, растерянная. Молча сменила ленту, заложила новые листы копировальной бумаги. И только тут взглянула на старшего лейтенанта, подсевшего к ней диктовать. По ее тревожному взгляду Алексей догадался, что у машинистки что-то неблагополучно.