— Сми-и-рно!
И еще через полминуты:
— На пра-а…во! Левое плечо вперед, ша-аго-ом… марш!
Гулко раздались бы в утренней тишине солдатские шаги, если б под ногами было потверже! Песок, песок… А что, если выложить двор чем-нибудь? Алексей говорил, что кирпич для постройки овощехранилища брали из каких-то развалин в лесу. Не осталось ли там еще кирпича? Хотя бы плац вымостить и дорожки. Остальную территорию можно выложить дерном — вот так же, как выложили возле офицерских домиков. И двор был бы зеленым, и пыли меньше…
Задумалась Тамара и не слышала, как из дому выплыла и остановилась рядом еще одна женщина — тоже в халате. Мягкая рука легла Тамаре на талию.
— Зорюем, лапушка? Утречком хорошо — не надышишься.
— Очень хорошо!..
Над военным городком, над песчаными дюнами, над лесом — над всем миром висели неподвижные облака. Темные вначале, они постепенно окрашивались в розовато-палевый цвет, затем все более и более светлели, становились нежно-перламутровыми. И по мере того как начинали серебриться облака, меркли и редели звезды между ними. Лишь на востоке одна упрямая звезда даже в лучах восходящего солнца продолжала сиять по-прежнему ярко.
А лучи солнца, уже взошедшего, но еще не видного за лесом, раскинулись широко-широко — на половину небосклона. Военный городок еще лежал в голубоватой тени, и только верхняя часть антенны радиолокатора начала алеть, словно накаляясь.
Издалека послышалась солдатская песня. По холодку рота успела отшагать порядочно: совсем не слышно голоса запевалы, не разобрать слов припева, и только по знакомому мотиву можно догадаться, какая песня поется:
Прислушиваясь к песне и мысленно подпевая солдатам, две женщины стояли у перил крылечка.
— Пошли, соколики!.. Устанут, пыли наглотаются, а возвратятся, как с праздника.
— А если не выполнят что положено? — спросила Тамара.
— У-у, тогда держись! Хмурые явятся, лапушки, злые. Мой и дома начнет придираться, только я враз его успокою. Он у меня дома как шелковый. Вот Ольге Максимовне беда — измаялась со своим, сердешная.
— Напуганная она какая-то и скрытная… Должно быть, Николай Иванович суров в семье.
— Суров — не то слово. Он, сказать по совести, изверг, тиран — вот он кто! Парнишка ее из суворовского боится на каникулы приезжать. Тома, лапушка моя, если тебе рассказать… Тсс, вот она, легка на помине.
От второго крылечка, в шлепанцах на босу ногу, неслышной тенью скользила Ольга Максимовна. Она всегда ходит осторожно и робко, будто тайком от людей.
— Слышу, воркуют… — заговорила она с напускной веселостью. — С добрым утречком! О чем вы тут?
О чем? Не скажешь, что о ней самой, о ее жизни. Зачем выражать сожаление человеку, который сам стыдится своего несчастья и скрывает его? Еще хуже, когда жалеют человека, не зная, чем помочь ему. Да жалость ли нужна Ольге Максимовне? Растормошить бы ее чем-нибудь…
— Знаете что? Пойдемте сегодня в лес, на речку! — предложила Тамара.
— Голосую за! — подняла обе руки Марья Ивановна.
Ольга Максимовна стала вдруг сумрачной, напускная бойкость слетела с нее.
— Вам хорошо, — сказала она, — у вас мужья ушли на стрельбище. А мой остался в роте…
— Ну и что же? — задорно подбоченилась Марья Ивановна. — Подумаешь, дело великое: остался!.. У него свои дела в роте, а ты, лапушка, сама себе хозяйка! Что, не хозяйка, что ли?
— Хозяйка, конечно… А посоветоваться с мужем надо. Не шутка уйти на полдня из дому. Вдруг что-нибудь понадобится…
— Хорошо, — сказала решительно Тамара, — я с ним договорюсь. Можно, Ольга Максимовна?
Та испуганно метнулась к ней, вцепилась в руку.
— Что ты! Еще подумает, что я подослала. Да и нездоровится мне, какие тут прогулки!..
Больше всего на свете боялась Ольга Максимовна прогневить своего Николая Ивановича. Нет, пусть никто не вмешивается в их семейные дела. Мало ли что может случиться? Пойдут суды-пересуды…
Но соседки пригрозили «распатронить» старшину Пахоменко за то, что он не пускает жену даже по грибы. Почему? На каком основании? Уж не ревнует ли он, демон усатый?
— Ладно, семь бед — один ответ! — решилась наконец Ольга Максимовна.
— Теперь идемте будить остальных, — сказала Тамара.
Нина Захарчук еще спала, сбив в ноги одеяло и поджав коленки к самому подбородку. Тамара травинкой провела по ее губам. Та поморщилась, потерла кулаком губы и сквозь сон обругала Григория, напустившего в комнату мух. Женщины рассмеялись, и Нина открыла глаза.