Генеральная уборка под наблюдением старшины Пахоменко производилась и в солдатской казарме. Здесь мыли и скоблили полы, вытирали стекла и подоконники, застилали свежими простынями постели.
Нашлось дело и для Яши Гуревича. Ему старшина велел соскоблить старые надписи с бирок, висевших на спинках солдатских коек, и сделать их заново. И не как-нибудь, а красиво, печатными буквами!
Конечно, надпись на бирке — не портрет героя и не живописный пейзаж, но рядовой Гуревич и в этом малом деле сумел блеснуть мастерством.
Показалось старшине, что бумага, которой были застланы полки хозяйственного уголка, пожелтела.
— Рядовой Шмелев, — приказал он, — сменить бумагу на полках!
Как на грех, бумаги под руками не оказалось. Но солдат знает, что такое инициатива и находчивость. Побежал в ленинскую комнату и схватил со стола первые попавшиеся газеты.
Знал Шмелев, что их только что разложил Анисимов, но где искать другие?
Прошмыгнуть со свежими газетами обратно Шмелеву не удалось. В дверях его остановил заместитель командира по политчасти.
— Вы куда газеты тащите?
— Заметочки, говорят, есть интересные, хотел прочитать…
Солдат переминался с ноги на ногу, растерянно скатывал газеты в трубочку. Он упорно избегал смотреть в глаза офицеру.
— Значит, решили прочитать заметочки?
— Так точно!..
— Но в помещении личного состава идет уборка. Вам удобнее было бы заняться чтением в комнате политпросветработы, не правда ли?
Наклонив голову, Шмелев сосредоточенно разглядывал заголовок «Красной звезды», молчал. Алексей положил руку ему на плечо.
— Зачем взяли газеты?
— Товарищ старший лейтенант! — Солдат поднял наконец глаза: трудно признаться, а надо. — Товарищ старший лейтенант, мне старшина приказал полочки в хозуголке застелить…
О том, что разбил стекло, Шмелев сам признался, а тут решил соврать. Почему? Потому, наверное, что делит проступки на большие и маленькие. Подумаешь, дело великое — постелил на полку свежую газету! Опять твоя недоработка, замполит.
— Положите на место газеты, — приказал Званцев, — и сбегайте ко мне на квартиру. Тамара Павловна даст вам листа три цветной бумаги. Я считал, что вы честнее, Шмелев.
— Товарищ старший лейтенант…
— Ошибся, выходит.
— Товарищ старший лейтенант, честное комсомольское, последний раз!..
Едва Шмелев убежал за бумагой, как в ленинскую комнату вошел озабоченный командир роты.
— Куда ты Шмелева настропалил? — спросил он. — Несется как угорелый!..
Выслушав объяснения Алексея, недовольно поморщился.
— Не вовремя затеял ты мораль читать, Кузьмич. Из-за пары газет задержал человека… Вот тоже мне ортодокс! Неужели ты не возьмешь в толк, что сейчас дорога каждая минута? Командующий к нам едет, командующий!
— Знаю, что едет командующий. Но свежие газеты, Яков Миронович, предназначены для того, чтобы их читать, а не застилать ими полки.
— И мне мораль?
— Следовало бы.
— Ну давай, давай!.. Командир роты, мол, политически отсталый человек, к тому же очковтиратель. Так, что ли? Говори, замполит, не стесняйся.
Майор петушился, наседал на Алексея, но белесые глаза его бегали виновато. В эту минуту он чем-то неуловимо напоминал рядового Шмелева.
— Хорошо, Яков, Миронович, я не буду стесняться и скажу, что думаю. — Алексей прислонился спиной к печи, похожей на черную колонну. — Ваша установка «товар лицом» есть не что иное, как очковтирательство. В бою за такой «товар» люди кровью расплачивались.
— Кстати, я в боях участвовал…
— За это вам почет и уважение. Я не участвовал, молод был. Но сейчас вы не правы, твердо убежден в этом.
— В чем конкретно не прав?
— Во-первых, неправильно поступили вы, что отменили сегодня занятия, предусмотренные расписанием.
Командир роты вытянул губы трубочкой.
— У-у, вон про что!.. Занятия необходимо было отменить потому, что люди порядок наводят в роте.
— Беспорядка у нас не было. А внешний лоск это не что иное, как…
— Очковтирательство?
— Да. Зачем Пахоменко простыни меняет? Ведь хозяйственный день у нас послезавтра.
— Я приказал простыни сменить — вдруг командующий распотрошит какую-нибудь постель! Правильно сделано.