— Мне бы хотелось, товарищ подполковник, самому доложить.
— Докладывайте, я за него.
— А Черноусова разве нет?
— Нет и, очевидно, больше не будет. Вы там, говорят, войну пескам объявили? Что ж, хвалю за это.
— Так вот я и хотел доложить…
— Я уже в курсе дела. Званцев сообщил.
— Успел, пострел! — с досадой произнес Лыков.
— Машины вам требуются на ваше строительство?
— Не мешало бы.
— Завтра пришлю два грузовика. Им все равно обкатка нужна после ремонта. Только тяжело не грузите.
Потом подполковник Рощупкин поинтересовался, кто еще из операторов и радиотелеграфистов готовится получить классность или повысить ее, посоветовал не выпускать из поля зрения солдат и сержантов, которые готовятся к увольнению в запас. Поясняя свою мысль, сказал:
— У меня, товарищ Лыков, сложилось такое твердое мнение: последние месяцы, недели и дни службы в армии в какой-то степени определяют все последующее поведение человека. Как понимать? А вот так. Если перед увольнением в запас воин еще более подтянется в дисциплине и службе, то и в гражданских условиях он будет хорошим примером для других. И наоборот, если задурит в конце службы, то без погонов еще более распояшется. Заключительный этап службы для воина означает примерно то же, что для пули канал ствола с нарезами: он дает направление и устойчивость в полете. Вы согласны со мной?
В конце телефонного разговора подполковник попросил передать привет старшему лейтенанту Званцеву. Шутя добавил:
— Моя Софья Матвеевна влюбилась в него.
— Когда же она успела?
— А вот когда историю части ему перепечатывала, тогда и влюбилась.
Разговор с подполковником Рощупкиным словно окрылил майора Лыкова. Вот оно какое дело: нет и не будет Черноусова!.. А тон у исполняющего обязанности командира полка совсем иной. Не кричал, как Черноусов, до дребезжания мембраны, не обещал снимать стружку и вправлять мозги — тихо и спокойно. Однако все, что им сказано, дошло до разума и сердца. Вот у кого надо учиться разговаривать с подчиненными, товарищ командир роты! А ты Черноусову вторил. Урок для Якова: учись, да не у всякого…
С такими мыслями майор Лыков направился искать Званцева. Знает он или не знает о добрых вестях?
Алексей находился посреди двора, там, где начали мостить плац. Окруженный солдатами, в фуражке, сдвинутой на затылок, он сидел на корточках, показывая, как надо укладывать кирпичи, чтобы получался рисунок «елочкой».
— Старший лейтенант, на минуточку, — отозвал его в сторону майор. — Ты когда с Ворониным разговаривал?
— Часа два назад, — ответил Званцев, стряхивая с брюк песок.
— Ну ладно, бери под свое начало весь коммунальный отдел и заворачивай этим делом на пару со своей активисткой.
— Почему со своей? — Алексей пожал плечами. — И ваша Марья Ивановна такая же активистка.
— Это верно, пустилась Марья в свет.
Алексею понятно было, что Яков Миронович ворчит на жену так, для блезиру, а в душе доволен тем, что Марья «пустилась в свет».
ВЕСЕЛЫЙ ВОСКРЕСНИК
Наутро — день был воскресный — две грузовые машины, раскачиваясь на прошитой корневищами сосен дороге, подошли к расположению роты. Из кабины передней машины вылез маленький бойкий ефрейтор. О прибытии он доложил командиру роты громким, срывающимся голосом.
Лыков велел позвать второго водителя и объяснил им, в чем состоит их задача: одному возить кирпич, а другому дерн, который уже заготавливают неподалеку. Затем он взглянул на серое, затянутое тучами небо и сказал, что, как только пойдет дождь, обе машины будут возить дерн.
— Завтракали?
— Завтракали.
— Ну, поехали, я сам покажу вам, где и что.
Это был не просто воскресник, а какой-то веселый штурм. Работа кипела и у развалин, где продолжали ломать и заготавливать кирпичи, и на другой лесной поляне, где снимали пласты дерна, и во дворе городка, где выкладывали мостовые и разбивали газоны.
— Давай, давай конвейером! — восклицал радостно возбужденный Клюшкин. И, обращаясь к Дорожкину, спрашивал весело: — Как оно получается, Тихон? Фундаментально?
— Ничего, однако, — добродушно отзывался тот и снимал с машины сразу несколько больших пластов дерна.
Марья Ивановна вместе с Тамарой с утра распоряжалась на дерновой площадке. Она говорила: «Там глаз да глаз нужен. Наскребут блинчиков и все дело испортят». Потом, убедившись, что солдаты вырезают вполне приемлемые куски дерна, женщины возвратились в городок, где, по их мнению, тоже требовался глаз.