Ровные четырехугольные пласты дерна плотно, один к одному, ложились на землю. Они закрывали зыбучий песок, образуя сплошную зеленую поверхность. Тамара была счастлива, сознавая, что своими руками буквально обновляет землю, на которой живет. Она с удовлетворением думала о том, что это же отрадное чувство испытывают и Ольга Максимовна, которая на корточках, выставив острые колени, рядом с нею укладывала дернины, и Марья Ивановна, и солдаты.
Дождь, накрапывавший с утра, усилился. Тихий и теплый, он сыпал с совершенно однотонного серого неба. Теперь нельзя было разглядеть, с какой стороны идут тучи, низко или высоко и есть ли они вообще. Дождь взялся за дело всерьез и надолго. Но работа продолжалась.
Семен Марченко, самый ярый противник воскресника, и тот осклабился, подмигнув рядовому Васину:
— Во, Сергей, как на войне!
— Интересно! — воскликнула Марья Ивановна. — На миру-то, лапушки, и смерть красна.
— А жизнь на миру еще краше, — заметила в ответ Тамара.
За горячей работой не заметили, как подошло время обеда. Тамара приуныла: сейчас надо разжигать керогаз, а керосин, кажется, кончился, придется у Марьи Ивановны занять… И вообще не хочется усталой возиться с обедом.
К ней подошел Алексей. Присев рядом на корточки, заглянул в лицо, сказал вполголоса:
— Тома, ты знаешь, того… Побереглась бы все-таки.
— Не беспокойся, Алеша, ничего плохого не случится.
— Смотри!
— Смотрю… Вот обед сейчас разогревать неохота.
Алексей загадочно усмехнулся:
— И не нужно его разогревать.
— Почему?
— Сегодня мы будем обедать в солдатской столовой. Я договорился с Лыковым, чтобы Желудев приготовил обед целиком на весь гарнизон. Потом свои продукты внесем в общий котел.
Выпрямившись во весь свой богатырский рост, Алексей приложил рупором ко рту ладони и громко объявил:
— Кончай работу! Приготовиться к обеду!
Солдаты обедали вместе с офицерами и их женами. Старшина Пахоменко позаботился было о том, чтобы для «временно прикомандированных» накрыть отдельные столы, но Званцев посоветовал этого не делать. Так и сидели вперемежку с солдатами, кто где пристроился.
Эта всеобщая трапеза после совместной жаркой работы всем пришлась по душе. Одна боевая семья — хорошая, дружная!
Майор Лыков тоже сидел между солдатами. Острым глазом оглядывая столовую, он теребил усики, что служило верным признаком его доброго расположения. Как отец семьи, как старший в боевом коллективе, он чутко следил за настроением людей.
Хорошее, бодрое настроение!
Взглядом нашел своего заместителя по политчасти. Тот сидел, чуть нагнув лобастую голову, и терпеливо слушал сержанта Савицкого. Яков Миронович невольно подумал: а все же молодец Званцев! И за то молодец, что настоял на приведении в порядок двора, и за то, что организовал сегодняшний воскресник, и за то, что собрал всех сюда, в столовую, — за все молодец!
После обеда все вышли на продолжение воскресника. Лишь дежурный расчет ефрейтора Калашникова нес вахту у локатора, лишь дежурные радиотелеграфисты и планшетисты сидели под кровлей, бросая завистливые взгляды в окно на своих товарищей, которые работали под дождем.
— Везет людям, — вслух размышлял рядовой Анисимов, сидевший возле круглого, разделенного на клетки планшета. — Все вместе, под грибным дождиком… А тут торчи, как дурак, в сухом месте.
Младший сержант Лесных вполне разделял настроение Анисимова, но, как его прямой и непосредственный начальник, счел своим долгом пресечь разглагольствования солдата.
— Прекратить разговорчики, — строго приказал он, — вы находитесь на боевом посту.
— Слушаюсь. Скучно ведь, товарищ младший сержант…
— Сейчас я для вас «Камаринскую» сыграю… Скучно ему! Вот начнем принимать данные о воздушных целях — веселее станет.
— Какие там воздушные цели в такую погоду! Сейчас ни одного самолета…
Рядовому Анисимову так и не удалось закончить свою мысль. В наушниках послышалось легкое шуршание, и невозмутимо-спокойный голос ефрейтора Калашникова произнес: «Приготовиться к приему данных». Обнажая крупные зубы, Анисимов с виноватой улыбкой взглянул на младшего сержанта к придвинул к себе остро отточенные карандаши.
А за окном продолжался аврал. Влажный зеленый ковер — живой и веселый — все шире разворачивался по территории городка, хороня под собой мертвенную бледность песка. Дождем смывало с него комочки земли и грязи. Трава, примятая во время перевозки дернин, снова приподнималась, упруго топорщилась жестковатыми узкими листочками — начинала жить на новом месте.