— Ты думаешь, это хорошо — обижать девочек? — баском спрашивает она.
От этого простого вопроса рука мальчишки медленно опускается, пальцы разжимаются. Ком снега падает на залосненный салазками и лыжами спуск с горы. Чтобы скрыть свое смущение, Толя с силой поддает снежок ногой и бормочет:
— Ну, ты, героиня, мотай отсюда, пока косы целы.
Однако девчонка продолжает стоять возле салазок. Тогда от нечего делать Толя спрашивает у нее более миролюбиво:
— Звать-то как тебя, кукла моргучая?
— Дуняшей.
— А годов сколько?
— Шесть.
— Ну во-от! — обрадованно протянул Толя. — Всего шесть годов, а задаешься… Мне скоро одиннадцать!
Гордый своим превосходством в годах, он не спеша направляется к товарищам.
Теперь, спустя почти тринадцать лет, он вторично пристыжен этой конопатой кнопкой, не похожей на своих подруг. «Вы думаете, это хорошо — над девушками насмехаться?» Ах ты, Дуня-тонкопряха!
С того вечера никого, кроме Дуняши, не хотел видеть щеголеватый лейтенант. Но она держала себя настороженно, старалась не оставаться с ним наедине. Так получалось, что, провожая ее из клуба, приходилось ему под другую руку цеплять хохотушку Полинку. «Для противовеса», — мысленно усмехался он.
Однажды, когда отпуск Крупени подходил к концу, Дуняша пришла в клуб без подруги. После кино и танцев он провожал ее.
Постепенно веселые голоса молодежи растеклись по улицам-переулкам, и они остались вдвоем. Была тихая полночь. При свете луны тускло поблескивали морозные полосы на железных крышах домов. Тропинка, по которой они шли, была для двоих узка. Приноравливаясь к мелким шажкам девушки, Анатолий шел по обочине тропинки. Посеревшая от инея, прихваченная морозцем трава не шуршала, а тоненько звенела у него под ногами. Точно боясь нарушить прелесть ночи, оба молчали.
У покосившейся калитки, прикрепленной к столбу скрученным из лозы жгутом, остановились. Здесь обычно Дуняша говорила: «До свидания» — и оставляла Анатолия с Полинкой. Хочешь не хочешь, надо ради приличия провожать и Полинку — на самый край села. А сегодня они одни…
Не успела Дуняша сказать: «До свидания», как он порывисто обнял ее. Она увертывалась от его поцелуев, а он, будто обезумев, целовал ее глаза, шею, волосы, выбившиеся из-под белого пухового платка.
— Не надо, — шептала она, слабо сопротивляясь, — прошу вас, не надо!..
— Дуняша, счастье мое! Ты меня не бойся…
— Не надо, тетя увидит в окно…
— Пусть увидит! Пусть все знают, что я люблю тебя!
— Пока со мною, говорите такие слова, как отвернетесь — забудете…
— Вовек не забуду! Выходи за меня замуж, Дуняша! Не веришь? Пойдем хоть завтра в загс. Любить тебя буду, жалеть буду… Поедем со мной в Прибалтику! Что ж ты не отвечаешь, Дуняша?
Она осторожно отстранилась от него, хотя руки ее оставались в его руках.
— Знаешь что…
И радостно и неловко ей было оттого, что впервые назвала она любимого человека на «ты».
— Знаешь что, Толя, давай подождем.
— Чего ждать? Зачем ждать?
— Ты думаешь, это хорошо — пожениться, не узнавши друг друга? Потом бросишь, скажешь, некрасивая…
— Красивая! Ты лучше всех, Дуняша!
— Подожди, Толя, годик. Если наша любовь настоящая, она выдержит испытание.
Анатолий был настойчив, а Дуняша тверда в своем решении подождать. Так нашла коса на камень.
«Испытательный срок» Анатолий принял, но не упускал случая, чтобы «дать руля налево». Он считал, что в этом ничего предосудительного нет: быль молодцу не в укор.
Письма от него Дуняша сначала получала чуть ли не ежедневно. Потом они начали приходить все реже и реже. И вот эта тревожная весточка от Ольги Максимовны Пахоменко. Добрая тетя убедительно просила приехать в гости, намекала на то, что, может быть, от этого зависит ее, Дуняшино, счастье.
— Поезжай, Дуняша, — сказала тетя Клава, — а то останешься на бобах. Вижу, что любишь… Ольга, она права: не надо свое счастье уступать.
— Вы думаете, это хорошо — навязываться в жены?
— А ты не навязывайся, ты поезжай к тетке Оле. Зачем зря страдать? Там на месте все прояснится.
И Дуняша решилась: как только бухгалтерия подытожит доходы колхоза, так и поедет в гости к тете Оле в Прибалтику, в далекие Малые Сосенки. Уведомив о своем решении Ольгу Максимовну, она просила не говорить об этом Анатолию.
КАРМЕН НЕ ОТСТУПАЕТ
Последним предметом увлечения лейтенанта Крупени была разбитная буфетчица из привокзального ресторана станции Долгово. По паспорту она числилась Ефросиньей Сидоровной Рогожиной, но, знакомясь, говорила: