Невесело было на душе и у Званцева. После похорон, возвращаясь из Солнечного в Малые Сосенки, он, сгорбившись, сидел в крытом газике, рядом с Гарусовым. Сквозь шум дождя, хлеставшего по брезентовому верху машины, снова и снова слышал голос подполковника Воронина: «Потеряли человека… Это наша с вами вина, старший лейтенант». Почему «наша с вами»? Зачем начальник политотдела и себя винит в этом? Воронин находился далеко от роты и не мог всего видеть, предусмотреть. А вот он, старший лейтенант Званцев, постоянно был рядом, видел, как человек куролесил, и не сумел предупредить беды.
Повторяя слова подполковника Воронина, Алексей сказал сумрачно:
— Потеряли мы человека с вами, Федор Федорович. Наша вина.
Лейтенант Гарусов даже не шевельнулся. Голова его была втянута в плечи, фуражка надвинута низко на лоб, воротник шинели поднят. Лишь через минуту он осознал, что к нему обращаются.
— Вы что-то сказали, товарищ старший лейтенант?
— Я сказал, что по нашей вине погиб Крупеня.
— Не говорите так, — встрепенулся Гарусов. — Вы тут ни при чем! Вы делали все, что положено делать замполиту. Я где был, спрашивается? Секретарь партийной организации… Алексей Кузьмич, ведь мы же с ним товарищи: вместе работали, в одной комнате жили, вместе обедали у Желудева… Вовеки не прощу себе!
Дома Алексея ожидало новое огорчение. Когда он вошел в квартиру, Тамара как-то неловко, бочком сидела у столика, прислонившись лбом к радиоприемнику. Рука ее, соскользнув с колена, так и висела вяло и безжизненно. Радиоприемник был включен, но приглушен почти до отказа. Звуки музыки еле слышались.
Алексей испуганно кинулся к жене:
— Что с тобой, Тома?
Она медленно подняла голову. Попыталась улыбнуться, но вместо улыбки лишь две горькие складки обозначились возле губ.
— Ничего, Алеша, пройдет… — сказала Тамара. Она взяла с приемника записку и подала ее мужу. На обрывке оберточной бумаги карандашом было написано размашисто и неровно:
«Не вздумай, Томка, снова приезжать в Ригу дипкурьером. Теперь у тебя ничего не получится: в Малые Сосенки я больше не вернусь. Нина».
— Григория видела? — спросил Алексей, прочитав записку.
— Видела…
Она тряхнула головой, словно освобождаясь от мрачных мыслей, и поднялась.
— Алеша, а ведь мне надо идти в колхоз. Сегодня у меня первое занятие с молодежью.
— Ненастье на улице…
— Это ничего…
ЗЛОСЧАСТНЫЙ АБАЖУР
Все началось с абажура. Как ни был удручен Григорий Захарчук неожиданной смертью Крупени, он согласился с доводами жены: конечно, живой должен говорить о живом. Он поднял голову, посмотрел на голую, засиженную мухами лампочку и сказал:
— Ты права, Нинок: без абажура в квартире неуютно. К тому же октябрьские праздники приближаются… Нужен абажур. Какого цвета лучше?
— Известное дело, оранжевый — самый нежный.
Григория приятно удивила рассудительность Нины. «Все наладится, все войдет в норму», — с чувством отрадного успокоения подумал он. Оранжевый абажур, как символ семейного благополучия, казался теперь ему совершенно необходимым.
— В воскресенье поедем в Долгово и купим, — сказал он.
— Ты с ума сошел! — воскликнула Нина. — Ждать до воскресенья… Умереть можно. Поедем сейчас!
— Ну что ты! Сейчас у меня занятия с операторами.
— Все занятия и занятия… — разочарованно протянула Нина. Она капризно надула губы, исподлобья глядя на мужа. И вдруг тряхнула кудряшками: — Ладно, поеду одна. Заодно и продуктов надо купить.
Нет, не собиралась Нина Васильевна совсем убегать из дому в этот день. После встречи Дуняши она как будто притихла, но ее угнетали и низкие серые тучи, набухшие влагой, и потемневшие деревянные постройки городка, и солдаты в еще помятых шинелях. Ой, скучно и нудно!..
Чтобы развлечься чем-нибудь, она начала было убирать в комнате, но тут же прекратила это дело: без абажура все равно не квартира, а казарма.
И она отправилась в Долгово за абажуром.
В районном универмаге Нина совсем неожиданно, лицом к лицу столкнулась с Ленкой Моховой, той самой, которая была ее закадычной подругой и заводилой всех вечеринок и пикников. От радости Нина выронила из рук оранжевый абажур.
— Ленка! Откуда же ты взялась?
Тут же у прилавка, в тесной толкотне, они целовались, трясли друг друга, обменивались радостными, бессвязными восклицаниями.