В каморке для мякинского удобства были выделены стул и одна из полок для одежды и книг. Верхний свет дядька сделал ему хороший, вкрутил мощную лампу — так что книжки читать парню было легко. И парень читал по вечерам, причём не только книжки и учебники, но иногда и газеты, наклеенные на стену. Когда в долгие зимние вечера ему становилось грустно, он всегда читал газеты; некоторые тексты он знал наизусть и с удовольствием проверял свою память, мельком пробегая глазами по газетным листам.
Здесь, у Мусьё, ему тоже захотелось прочесть настенные тексты; он даже подошёл к одной из стен, но свет от костра был не так велик, как от лампы в дядькиной аморке, и Мяк вернулся к огню.
— У меня есть фанфарик и еда, — сказал Мяк и посмотрел на Мусьё. — Может быть, пойдём к Нуде?
— Может, и пойдём, втроём будет веселей, — ответил Мусьё.
— А огонь? — спросил Мяк.
— Огонь потухнет сам, — ответил Мусьё.
— Не потухнет, — возразил Мяк. — Надо загасить.
Мусьё пожал плечами и как-то неуверенно ответил:
— Это надо с улицы, снегом.
Мяк огляделся, подхватил из мусора железяку от печи и предложил:
— Вот на неё снега наберёшь и принесёшь — тогда загасим.
Мусьё нехотя взял железный лист и вышел наружу. Костёр окончательно потух только после двух его ходок. В полной темноте они выбрались из комнаты и уже минут через пять расположились у Нуды за столом.
— Спишь? — спросил Мусьё, наклонившись в темноту за столом.
— Не сплю, — ответил Нуда, и через несколько секунд снизу появилось его заспанное лицо. — О! У вас фанфарик! — произнёс он, разглядев в слабом свете фонаря бутылку на столе.
— Вылезай, вылезай! — проговорил Мусьё. — Это Мяк принёс, и закуску тоже. У тебя же теперь ничего нет.
— Я на бюллетене, — пробубнил Нуда и полностью, во весь рост, появился у стола. — Сейчас организуем посуду, — добавил он и удалился в тёмный угол подвала. — А что, больше никто не придёт? — спросил он, когда на столе появились стакан, кружка и пирожки, которые Мяк вытащил из кармана.
— Нуда, тебе что, наша компания не нравится? — спросил его Мусьё. — Наливай лучше, пока есть что наливать. — Первую — Мяку. Он у нас сегодня добытчик.
Мяк осушил полкружки спиртного, отломил полпирожка и закусил. Когда все выпили по одной, а в бутылке осталось ещё половина, он заявил:
— Если кто-то ещё придёт, надо ему оставить.
Мусьё, дожёвывая пирожок, ответил:
— Зачем? А если никто не придёт, зачем оставлять?
— Ты, Мусьё, молодой ещё, — ответил Нуда. — Мяк, наверное, знает, что кто-то придёт.
Мяк прислонился к горячей трубе и произнёс:
— Ничего я не знаю, а оставлять — это такая традиция есть. Вот, например, ты, Мусьё, опоздал бы спуститься в подвал, с костром своим провозился, а мы бы с Нудой бутылочку приговорили бы.
— Могли приговорить? — спросил Мяк Нуду.
— А что ж не приговорить? — ответил Нуда. — Фанфарик — он для того и создан, чтобы его того… приговорить.
Мяк повернулся к Мусьё и продолжил:
— И остался бы ты без фанфарика. Хорошо ли это?
— Нехорошо, — сразу ответил Мусьё. — Без фанфарика нехорошо.
Мяк взглянул на бутылку и заключил:
— Так надо всегда оставлять, на всякий случай. Мало ли кто придёт?
— А если не придёт? — спросил Нуда. — Тогда что ж, так и будет стоять?
— Так и будет стоять, — ответил Мяк. — Мы кому-нибудь оставим, нам кто-нибудь оставит — тогда будет хорошо.
— Будет хорошо, — повторил Мусьё. — Но не всем, а только…
— Всем, именно всем, — перебил его Мяк. — Если оставлять другим, то всем будет хорошо.
Разговор прервался, троица затихла на некоторое время, а затем Нуда неожиданно произнёс:
— Всем никогда не будет хорошо. Будут такие, кто не оставляет.
— Да, наверное, будут, — согласился Мяк. — Вы же с Мусьё не хотели оставлять, не хотели же?
— Не хотели, — подтвердил Мусьё.
— А сейчас хотите? — спросил Мяк.
Ответа не последовало. Слабый свет фонаря освещал бутылку, стакан, кружку и остатки пирожков. Несколько минут компания молчала. Слова Мяка в сумрачном подвале воспринимались с трудом.
— Может, кто-нибудь и придёт, — неуверенно произнёс Нуда. — Может, Небритый зайдёт с кем-нибудь. А если все придут — и Вонька, и Профессор, — тогда всем мало будет.