В конторе Мякина сначала жалели — а как же: «Пострадал наш Мякин, чуть не замёрз среди бездомных!» А затем стали осуждать: «С чего это добропорядочный гражданин семью бросил?»
Потом довольно быстро, дня за три, эти разговоры затихли и Мякин был возвращён в своё обычное существование тихого трудоголика. И только Раиса, при соблюдении субординации, всё-таки позволяла себе изредка ласково потрепать затылок Мякина, настойчиво показывая, что её Мякиша — Раисин и ничей больше.
В тот день Мякин работал как никогда. Казлюк накидал ему столько документов, что, казалось, их не разгрести и за неделю, однако закрыть дела предстояло сегодня, то есть в пятницу. Всё было бы ничего, если бы за неделю коллеги Мякина (наверное, от его безотказности) насовали ему свои бумаги в надежде на то, что «наш труженик» обработает их в лучшем виде.
Корпел Мякин весь день без перерыва. В положенное время сотрудники дружно удалились из конторы на отдых. Сам Казлюк несколько минут постоял у мякинского стола, одобрительно хмыкнул и произнёс:
— Раечка, вы уж тут с Мякиным завершайте, а я удалюсь. Приятных выходных!
Раиса покорно кивнула головой и проводила Казлюка до выхода.
— Мякиша, ещё долго? — спросила она Мякина.
Он ответил:
— Скоро — уже закругляюсь.
Через полчаса Мякин закруглился. Как обычно, рассортировал бумаги, не спеша привёл в порядок стол. Поднялся со стула и тихо произнёс:
— Ну, я пойду домой.
— Да-да, — засуетилась Раиса. — Я почти готова, — ответила она, собирая сумочку и приготовив конторские ключи.
— Я пойду к себе домой, — ровным тоном произнёс Мякин и направился к гардеробной вешалке.
— Что ты сказал? — растерянно спросила Раиса.
Мяк набросил зимнее пальто и, повернувшись к ней боком, ответил:
— Я пойду к себе, то есть к себе домой.
Раиса встала из-за стола и долго смотрела на Мякина, пока он просовывал руки в рукава пальто, застёгивал пуговицы и аккуратно прилаживал на голову меховую шапку.
— А там тебя ждут? — спросила она.
— Не знаю, — ответил Мякин, повернулся лицом к Раисе, взглянул на неё, опустил глаза и добавил: — Извини, я пойду к себе.
Не ожидая реакции Раисы, он повернулся и твёрдой походкой направился к двери.
«В этом сезоне, похоже, останемся без зимы», — подумал Мякин, когда вышел в переулок. Холодный, влажный ветер мчал по тёмному небу подсвеченные городскими фонарями облака. Посыпала снежная крупа. Мякин поднял воротник, поправил меховую шапку и повернул на знакомую улицу, где метрах в ста от перекрёстка существовала его остановка, на которой он несчётное число раз садился на свой автобус и наслаждался получасовой поездкой домой, когда уже не надо думать о конторе, когда такие же, как он, горожане, усталые за день, тихонечко, почти ничего не замечая, сидят или стоят в салоне, и кажется, что собралась неведомо какая группа единомышленников, обсудившая до самых мелочей дальнейший ход событий и теперь, покорно отдавшись судьбе, молча, не глядя друг на друга, ожидала, совпадёт ли их прогноз с реальной действительностью.
Автобуса давно не было. Мякин даже подумал: не изменилось ли за время его отсутствия что-то в городском транспорте? Но, взглянув на табличку, он обнаружил там свой номер автобуса, да и стоявшие на остановке терпеливо ожидали появления транспорта.
Резкие порывы ветра заставляли ожидающих, подставляя ветру спины, поёживаться и, согнувшись с поднятыми воротниками, стойко переносить непогоду. Снег прекратился, и Мякин подумал:
«Это хорошо: небритому будет удобнее разжечь огонь, а потом он скажет: “Подлец ты, Мяк”.
— Никто теперь мне не скажет: «Мяк, ты подлец!» Да и нет теперь Мяка, — прошептал Мякин и представил себе либерторию и старика, сидящего у костра.
Прислонившись к столбику с табличкой, Мякин расслабился, ему показалось, что стоит он недалеко от костра и видит, как языки пламени быстро пожирают деревянные обрезки от ящиков и прочего хлама. Порывы ветра сбивают пламя — и тогда огонь уходит внутрь, угли становятся ярче, жар от них прожигает подветренную сторону и старик поправляет костёр, перемещая длинной палкой головешки. Костёр то разгорается, то затихает до высыхания очередной порции дров. Красно-жёлтые струйки огня сначала нехотя облизывают дерево, появляется белый дым — признак сильного разогрева влажной доски, — а затем огонь наступает и властвует до тех пор, пока доска не обугливается, постепенно чернеет, трескается и превращается в яркокрасные угли.
Старик с открытыми глазами сидит у костра и зорко следит за огнём. Как только пламя угасает, разделавшись с очередной жертвой, он подбрасывает новую порцию. Через несколько минут костёр оживает, пламя разгорается и сполохами огня освещает небритого, кирпичную стену старого дома и кромешную темноту вокруг, и кажется, что там нет никого и ничего, только это небольшое пространство и есть на всём белом свете.