— Лежит совсем как живой.
Мякин посмотрел на заплаканное лицо тётки, и великая грусть проникла в него. Дядька умер молодым — лет сорока. Говорили, будто они там, на заводе, выпили что-то плохое, — вот дядька и помер.
Мякин решил пока что выбраться из церкви, обогнул парочку гробов с чужими покойниками и вышел за колонну, а там скромно стоял ещё один гробик со старушкой. Мякин совершил неудачный манёвр и зацепил головой лампадку на колонне. Лампадка упала ему на спину, масло вылилось на рубашку, и вся лампадная конструкция с грохотом оказалась на полу.
— Что же это за безобразие! — услышал он от пожилой женщины, стоявшей у гроба.
Лицо говорившей было явно недружелюбным. Мякин растерялся окончательно. Светлая рубашка сзади пропиталась церковным маслом — он почувствовал это всей спиной. Разорённая лампада лежала у его ног, а сам Мякин, опустив голову, застыл как статуя, не зная, что ему делать.
— Не волнуйся, милок. Сейчас всё поправим, — услышал он сзади. — Давай-ка поставим всё на место.
Мякин сразу даже не понял, кто к нему обращается, молча поднял лампадку и всё крепление к ней, обернулся. Доброе лицо светлой, маленькой, уже немолодой женщины смотрело на него.
— Вот, давай-ка это сюда вставим, а это сверху. — Женщина руководила Мякиным. — И это теперь наверху разместим, — продолжала она. — И маслица ещё осталось немного. Ты, милок, возьми свечу и лампадочку-то засвети.
Мякин безропотно исполнял команды женщины.
— Вот и всё. Хорошо получилось. Спаси Христос! — тихо произнесла женщина и перекрестилась.
Мякин тихонько ретировался из церкви, встретил у входа родственников, подъехавших к отпеванию. Они поохали, глядя на его спину, рекомендовали вернуться домой и быстренько застирать рубашку. Мякин так и сделал.
После этого случая у Мякина с церковью отношения как-то не сложились. Он долго помнил своё неуклюжее поведение и разгромленную лампадку, в церкви захаживал редко, да и то из любопытства и с великой осторожностью. Однажды заглянул с пацанами в «не свою», где не было икон, а посетители сидели рядами на деревянных лавках. Церковный проповедник с кафедры монотонно что-то излагал. Мякин прислушался, проповедник говорил:
«Вчера в городе был сильный ветер. Он срывал с прохожих головные уборы и одежду, ломал ветки деревьев, и только памятники стояли незыблемыми, потому что стояли они на прочных фундаментах. Вот так и у нас: когда на нас обрушиваются житейские невзгоды и беды, что помогает нам преодолеть их? Крепкий фундамент нашей веры».
Мякин под щебетание птиц вспомнил эти слова и подумал:
«А что есть у меня? Какой фундамент есть у меня? У меня есть вера в светлое будущее. В научно-технический прогресс. По крайней мере, так меня учили. Прогресс должен принести счастье для всех. Вот это и есть мой фундамент».
— Всё. Поднимайтесь. Сеанс закончен, — услышал Мякин.
Птицы уже не пели. В помещении зажёгся свет. Посетители потихоньку поднимались со своих мест.
До вечера Мякин обежал ещё несколько плановых процедур, затем собрался на ужин, оглядел себя в зеркале, остался доволен одеждой, подмигнул сам себе и попытался изменить выражение лица.
— Сделай неприступную морду, — приказал он сам себе, глядя в зеркало. — Неприступную и безразличную, — повторил он.
— Уберите, молодой человек, этот удивлённый испуг! Чтобы я его больше не видел! — грозно изрёк Мякин.
Из зазеркалья на него смотрело глупое лицо с непонятным выражением глаз.
— Эх вы! А хотите стать новым человеком! С такой физиономией у вас ничего не получится. — От этих слов лицо Мякина почти не изменилось. Он улыбнулся сам себе и с большим усилием изобразил безразличие. Что-то еле уловимое, серьёзное появилось в его глазах, он вспомнил старую юношескую обиду, когда чужие парни ударили его за нежелание отдать мелкие деньги.
— Вот, уже лучше, — сказал он своему отражению и добавил: — Будете вспоминать какую-нибудь гадость, чтобы сделать серьёзное лицо.