Мятежник
Вода хоронит так, что не никто потом не найдет, даже если будет любопытен. Это в земле долго еще живут кости, это в огне не сгорает сущность до конца – вода же принимает всё в свой бесконечный холодный склеп и не отыскать потом ни намека…
Всё это прекрасно понимал герцог Мерон, прозванный Мятежным. Он не был глупцом и знал, что даже примирение с королем Вильгельмом не дает ему право на жизнь – слишком уж много крови пролито. Да и король Вильгельм не мог простить герцога, не мог смириться с тем, что в его королевстве есть столь опасный и враг, и союзник, наличие которого перекрывает добрую часть захватчиков. А как иначе? Враг, пришедший из других земель, мгновенно сплочает народ. Враг, рожденный в пределах одной земли – разобщает его, кровит…
Вильгельм не мог смириться с тем, что его подданный оказался популярнее и любимее в народе, чем он сам. Корона как будто бы ничего не значила! Народ радостно приветствовал герцога, тот был на вершине, владел той властью, что попала в руки Вильгельма по наследству, а Мерон ее заслужил. Сам.
И от того был опасен, и по этой причине от него нельзя было избавиться открыто. Отправь убийц к нему, суди или арестуй – толпа спятит от бешенства.
И поэтому – корабль! Отправлен в последний путь, ведь в воде все может быть. Кто станет искать? Несчастный случай и герцог Мерон, Мятежный Герцог, примирившийся, наконец с королем, погиб. Какое горе, какая беда! И слезы, слезы в глазах самого правителя, отдавшего весьма недвусмысленный намек на это убийство, этот приказ.
***
Как началась эта борьба? Почему герцог Мерон, имевший легкое и милое детство, выращенный в редкой среди знати любви, получивший блестящее образование, вдруг воспротивился своему ослепительному будущему и восстал против короля Вильгельма, отрезая все пути к теплому месту при дворе?!
-Я, - говорил герцог Мерон, - человек порочный, жестокий и даже наивный, но я не могу пройти мимо бед моего народа! Крестьяне, обеспечивающие наше процветание, нашу торговлю и хлеб, находятся на пороге нищеты и бунта и для выживания они схватятся за оружие!
-Сумасшедший! – хихикали в столице.
-Наивный романтик и безумец! – вторили угодливо.
-Юный герцог Мерон желает породниться с крестьянами, - угодливо передавали королю Вильгельму.
Но словами все не кончилось.
Герцог Мерон своими силами пытался улучшить положение крестьян, чем сразу завоевал их любовь и заставил насторожиться короля Вильгельма. Ладно, если бы только крестьяне, находившиеся под собственностью герцога, стали бы возносить его, так нет! – по всему королевству пошел опасный слух о добродетельном герцоге, о милосердном, сочувствующем и мягком.
Герцог Мерон раздавал хлеб из своих закромов, снизил свои расходы, перестал давать балы и приемы, да только все равно это не избавляло его от общества всяких бездельников знати, что желали своими глазами убедиться в деяниях герцога.
Более того, Мерон снизил налог со своих крестьян и докладывал в казну из своих собственных скоплений и жалований.
-Юнец! – презирали в столице.
-Наивный…- опасливо шептали там же.
-Допрыгается! – злословили.
Передавали королю:
-Спятил! Растратой занимается!
Но и этим дело не кончилось. Натура герцога Мерона не желала благодетельствовать в одиночку и он начал привлекать в свою борьбу других представителей знати.
Представители возражали, отбивались в большинстве своем, но некоторые, те самые, что сами в себе носили по зернышку мятежного духа, да разум еще не отравили шелками и ядом лести придворной, поглядывали с интересом, и интересом совсем не враждебным.
Первым не выдержал барон Гаде – он примчал ранним утром в герцогство Мерон и заявил громогласно:
-Мне все равно помирать, а детей я не нажил…
И хмыкнул уже тише:
-Законных уж точно.
Барон был милостиво принят вместе со своими капиталами, и это уже породило совсем пугающие передвижения по королевству.
-Быть не может! – возражали в столице.
-Помяните мое слово! – неопределенно пугали при дворе друг друга.
Королю передавали:
-Старый дурак да молодой – два сапога!
Но король уже не имел в себе веселья и все мрачнее и мрачнее вглядывался в чернеющее будущее над своими землями, с тревожной слезой смотрел на своих детей, чувствуя, как какое-то неизбежное естество, зловещее в своем неотвратимом роке, подкрадывается все ближе.
Потом дрогнула леди Элизабет – богатая вдова, печальная и невыездная, равнодушная ко всем удовольствиям, ушедшая после смерти своего мужа, от общества, в книги.
Капитал у нее был даже больше, чем у барона Гаде, а на предупредительную попытку герцога Мерона отказаться (он понимал, что грядет скандал), сказала: