— Не смей, — прохрипел эльф, пытаясь придать своему голосу хоть какую-то твердость. — Хватит!
Эльфийка слезла с него. Встала босыми ногами на меха, развязала тесёмки сорочки.
Ворот камизы был широк настолько, что оба плеча помещались в разрезе. Она потянула одеяние вниз и оно упало к её ногам, являя эльфу прелесть женской наготы.
Алебастровую кожу, острые плечи, впалый живот, худые ноги и нежные лепестки, блестящие от влаги.
— Пусть я злобная насильница, — красивая, худая и гибкая, она села рядом и принялась ласкать, гладить и покусывать его. — но, пожалуй, подожду пока ты сам не попросишь меня взять тебя.
Провела языком по шее, ключицам. Прихватила зубами сосок.
— А ты попросишь?
— Нет.
Огладила его бедро, согнув ногу в колене достала до ягодиц.
— Попросишь?
— Нет.
Эолис задрожал, когда её пальцы скользнули между ягодиц, очерчивая влажную линию. Хотел запрокинуть голову и выть от удовольствия, но гордость не позволяла. Продолжал смотреть на Гвилисс с напускной злобой, хотя внутри всё бушевало. Она дразнила, соблазняла, ломала его волю пусть и не по-настоящему. И он обожал это.
— Попросишь?
Во рту пересохло. В ушах барабанил пульс. Её молочные груди были слишком близко, цветочный запах, смешанный с ароматом её женской эссенцией щекотал ноздри. Эолис шумно выдохнул сквозь зубы. Путы, слабо стянутые на бантик, развязались, и он больше не смог терпеть.
— Да, — рыкнул дроу и освободившимися руками сам притянул её к себе, заставив оседлать.
Она сразу задала бешеный темп. Самозабвенно скакала, запрокинув голову. Тёрлась чувствительным местом о его пах.
— Скажи, что хочешь меня, — прошептала она. — Скажи.
Эолис, капитулируя, признал.
— Хочу… тебя… безумно…
Слюна слетела с его губ, когда он произнёс литанию грязных признаний. И любимая снова обрушилась на него всей своей страстью, сломав подчистую начатую ими игру. В этот раз он уже не пытался сдерживаться. Кричал, стонал, извивался под ней, позволяя ей делать все, что она пожелает. Впервые за долгое время он чувствовал себя по-настоящему свободным, отдаваясь во власть своей любви.
Он вернул право, отнятое много лет назад, и наконец-то, ощущал себя живым.
Когда Гвилисс вскрикнула, эльф почувствовал пульсацию. Она трепетала, выдаивая из него удовольствие и тогда Эолис, не выдержав, приподнял её за ягодицы, резко вышел, и, шепча неустанно признания в любви, бурно излился на собственный живот.
Глава 38
Семьдесят седьмая засечка на куске пергамента.
Эолис скрупулёзно отмечал дни зимы. По его заверениям там, наверху, землю сковало морозом, а снега намело так много, что никогда раньше Вольмонд не знал подобного обилия «белой и твёрдой воды».
— Природа благоволит нам, — успокаивал он меня, а заодно и себя самого. — В таких условиях нас вряд ли атакуют. Если зима затянется, мы завершим все приготовления и сможем полным составом покинуть город. Весной в нём больше не будет надобности.
Он говорил так, словно никогда не собирался меня отпускать. Как будто я стала частью банды, но на самом деле моё место оставалось где-то посредине. Планы командира оставались скрыты от моих глаз и ушей, но быт мы делили на равных. И постель наша становилась горнилом. Мы высекали икры, занимаясь любовью, и ночь за ночью ковали историю нашей связи.
Я — трусливо плыла по течению.
Бездействовала осознанно, избегала обязательств. Шла туда, куда вели и будь, что будет. Маялась от неизвестности и в то же время, боялась её развеять. Ни разу больше не заикнулась о возвращении домой, не спрашивала о будущем, не говорила с любимым о нас. Всё было ясно без слов — меня учили, чтобы опустить, но отпускать не хотели. И я сама не желала быть отпущенной…
С недавних пор Юан стал приносить на наши уроки магии настой из галлюциногенных грибов. Это снадобье вызывало видения. Один и тот же фантом возникал перед глазами: мой муж, Альверон, брал меня за руки и блуждал по воспоминаниям. Всякий раз я старалась сопротивляться. Училась искажать, обманывать, менять, путать.
И каждый раз терпела неудачу.
— Нет ни одного вида магии, который можно возвести в абсолют. — Говорил мне Юан. — Огню противодействует вода, земле воздух, свету тень, а менталисту — иллюзионист.
На словах всё казалось просто, на деле — пытка. Альверон в моих видениях был живым и реальным, каждая встреча с ним отзывалась острой неприязнью. Даже фантомный супруг находил брешь в броне и выводил меня на чистую воду.
Мне начинало казаться, словно я могла бы пожертвовать светом, солнцем, ветром, шелестом листвы и хрустом снега ради жизни с Эолисом. Не видеть больше мужа — пусть считает меня мёртвой, — не объясняться с ним, не обманывать иллюзией. Просто остаться здесь. Вступить в ряды мятежников и забыть путь назад. Жить, словно птица в распахнутой клетке, но оставаться внутри.