— Я слышал, на Материке вину за каждого убитого островитянина возводят на мавров, — проговорил Энрико.
— Хитро придумано! — мрачно усмехнулся Роберто. — Только здесь они не водятся. Тут и разбойников не бывает. Кроме нас…
Однако же рыцари — не разбойники. Они не владеют тем низменным ремеслом, в котором отнять — не главное. Разбойник умеет замести следы и затаиться, чтобы потом спокойно пировать до следующего выхода на промысел. А как раз таиться и лгать мы не умеем — нас, дворян, с детства учат быть прямыми и честными. На первом же допросе мы выложим королевскому чиновнику всю подноготную. Товарищей не выдадим, но и самих себя не прикроем. Останется только допросить весь десяток, чтобы выяснить, кто посмел обидеть уважаемое семейство. А уж Прентос не поскупится на подарки судьям, чтобы заручиться их усердием в этом деле, — торгаш злопамятен. Мы можем поклясться молчать, но и это не поможет — законы таковы, что нас обвинят и вынесут приговор, пусть нас хоть совсем не будет рядом.
— Что теперь? — спросил Педро. — Когда раскроется — нас казнят?
Королевская Правда не жалует разбойников. Она велит казнить их через повешение, а от перекладины совсем недалеко до царства мертвых — всего каких-то несколько футов, пока не натянется под тяжестью тела мыльная веревка.
— Я так не думаю, — ответил Диего, в прошлом книгочей и знаток Правды. — Идальго положено приговаривать к смерти лишь за преступления против короны — а на его величество мы не покушались. Значит, смерти не подлежим. Хоть какой-то прок от нашего дворянства.
— А рыцарского звания нас теперь лишат, — закончил за него Роберто.
Раньше мне доводилось видеть Казнь чести, когда у знатного человека, приговоренного к наказанию, отнимали рыцарское достоинство. На площади столицы возвели эшафот, и двое сыновей сеньора, виновные в убийстве, взошли на него в полном рыцарском облачении. Слуги короля поставили осужденных на колени и один за другим сорвали с них знаки отличия, всякий раз спрашивая, узнаёт ли король этих людей. И король, восседая на троне, всякий раз отвечал «Нет, я не узнаю этих людей». В конце щиты с фамильным гербом перевернули вверх ногами и подняли на шестах так, чтобы притихшая толпа могла видеть их.
Хор грянул поминальную песнь о двух умерших рыцарях, и под его звуки бывшие кабальеро понуро сошли с эшафота и растворились в толпе.
Я мысленно содрогнулся, вспомнив позорную казнь. И, полагаю, не я один.
— Лишат, как пить дать, — кивнул Диего. — И сошлют с Острова.
В комнате повисло тяжелое молчание. Нарушил его Хосе — слуга дона Рикардо. Десятник нанял его в лучшие времена и уже давным-давно не мог платить, но Хосе крепко привязался к своему господину, из слуги сделавшись другом. Он повсюду сопровождал дона Рикардо. Повеса и гуляка, он был, однако, далеко не глупым и весьма надежным человеком.
— Нам, господа, горевать не приходится, — сказал Хосе. — Мы теперь можем спокойно отправиться на Материк.
— И что там?
— Мавры. И жизнь там — не чета здешней. Постоянные стычки и сражения со всеми подряд — а что еще нужно рыцарю? Нас охотно примут в войска Дальних земель его величества, там лишних людей не бывает. И грабить там никто не запретит — право победителя на военную добычу неоспоримо.
— Это не твоего ума дело, мужлан! — вспыхнул Роберто. — Нас лишат рыцарской чести — ты что, не понял?
— Выбирай слова, сударь! — выпрямился Хосе. — Я не ношу рыцарских шпор, но мечом опоясан! Мой род не уступит твоему ни в древности, ни в заслугах! И за оскорбление я готов взыскать на поединке!
— Замолчите оба, — сердито оборвал завязавшуюся ссору дон Рикардо. — И послушайте, что скажу вам я.
Десятник встал, зачерпнул вина и залпом осушил кружку.
— Если кого-то из вас тревожит поругание его высокородной спеси, — устало заговорил он, — так мы его уже перенесли и переносим поныне. Сколько лет рыцари нищенствуют на королевской службе — столько терпят унижение. Избави бог задуматься об этом! Начав однажды, впредь не уймешься. А Хосе прав — мы перестанем быть рыцарями, но останемся воинами. А воины на Материке нужны королю.
За окном забрезжило серое утро. Беда минувшей ночи уходила в прошлое, беда грядущего дня еще не пришла. Все были утомлены, но уснуть не смог бы никто, кроме не ходившего с нами Хосе. Прежде чем завалиться на лавку, он сказал мне: