Поднялся Ртищев, откашлялся, вытер платком губы, по всему видно, что он готовился произнести длинную речь.
Якушев знал заранее, что это будет нудное и велеречивое излияние в духе церковной проповеди и листовок монархического «Союза русского народа», будут повторяться слова: «Русь», «престол», «самодержавие», «обожаемый монарх»… Сколько таких речей придётся ещё выслушать, а может быть, и произнести самому, чтобы козырять монархическими убеждениями! Но теперь он знал цену этим речам и знал, почему их надо произносить среди врагов.
Пока говорил Ртищев, можно было вглядеться в лица тех, кто сидел против него на скамье. Якушев обратил внимание на молодого человека с сильно напудренным лицом и порочным чувственным ртом, на совсем юную девушку с косами, старательно уложенными под шапочкой. «Эта дурёха куда затесалась?» Рядом с ней сидел пожилой человек в пальто, в тёмных очках, затем бородач в поддёвке, типичный «охотнорядец», вспомнилось Якушеву. Но больше других заинтересовал военный в длинной кавалерийской шинели. Он сидел неподвижно, опустив голову и уставившись в пол. Это был, наверное, курсант Зубов.
— Дорогие собратья, — журчал Ртищев, — я имел высокую честь присутствовать на том заседании, где составлялся ответ на послание Высшего монархического совета. Не могу скрыть от вас моей тревоги, в этом послании сказано: «Не напирать на монархизм». Собратья! Можем ли мы, верноподданные, скрывать свои чувства от народа? Можем ли мы, говоря с солдатами, умолчать о священной цели нашей — о воцарении вновь на престоле царя-батюшки, державного хозяина земли русской…
Якушев встал:
— Позвольте вас прервать! Я не могу допустить разглашения письма, которое принято нашим верховным органом и направляется за границу в зашифрованном виде, — это нарушение конспирации…
Ртищев открыл было рот, но ничего не сказал и сел. Фонтан красноречия иссяк, эффекта не получилось.
Тогда поднялся Стауниц.
«Этот, по крайней мере, не дурак, а откровенный подлец», — подумал Якушев.
Стауниц говорил отчётливо, громко, с лёгким немецким акцентом:
— Дело с добыванием денег обстоит весьма скверно. Между тем предстоят расходы в связи с нашим съездом. Мы обсуждали не раз планы, как раздобыть деньги, и остановились на одном: получить деньги при помощи экспроприации. Намечено одно районное отделение Госбанка. Подробно обсуждать этот план мы не будем. Скажу только — есть оружие, есть люди, исполнители, имеющие опыт. Во главе их мы поставим Дядю Васю. Он мастер в этом деле. — Стауниц наклонился к Якушеву: — Желательно знать ваше мнение.
Для Якушева возникло серьёзное испытание. Надо было не запретить грабёж, а убедить в бессмысленности его. Допустить «экспроприацию» только для того, чтобы схватить участников, — нельзя, это могло вызвать подозрение, встревожить всех членов МОЦР.
— Очень сожалею, что я не был, когда вы обсуждали вопрос об «эксе». Господа, я понимаю, что деньги нам очень нужны, но давайте подумаем, что произойдёт, даже если будет успех. Этим актом мы поднимем на ноги не только милицию, уголовный розыск, но и ГПУ. В Москве очень давно не было таких актов. И что мы получим? Какими ресурсами обладает районное отделение Госбанка? Из-за каких-то незначительных сумм поставим под удар не только вашу «семёрку», но и всю организацию в целом. Думаю, что без стрельбы дело не обойдётся, будут убитые или раненые, начнутся аресты, следствия… А ведь главная задача сейчас — собирать силы, исподволь готовить переворот, завязать прочные связи с заграницей, получить крупные суммы от промышленников и зарубежных эмигрантских организаций. И это дело, можно сказать, на мази. А вы хотите рискнуть буквально всем из-за каких-то ничтожных сумм и расплатиться, может быть, кровью наших людей!
Все молчали. Вдруг вскочила девушка и, задыхаясь, крикнула:
— Нет! Так нельзя больше! Нет!..
Якушев слегка вздрогнул и повернулся к ней. «Гимназисточка, — подумал он. — Что с ней?» Потом мягко спросил:
— Что это с вами, моя милая?
Она залепетала быстро и невнятно:
— Мы ничего не делаем… Мы ничего не сделали… Я так не могу! — Она всхлипнула.
Стауниц повернулся к Якушеву:
— Позвольте, я объясню. Зоя настаивает на террористическом акте. Она предлагает себя как исполнительницу. — Вдруг он озлился и зашипел: — Если мы будем прислушиваться к бредням каждой девчонки, которая ставит под удар всю нашу работу, нам этого не простят! Ни отечество, ни наши собратья за рубежом.
— Хорошо… Я сама. У меня оружие! Я потом застрелюсь! — кричала девушка, задыхаясь от слез.
Стауниц вскочил.
— Погодите… — Якушев встал и подошёл к девушке. — Зоя, сейчас, сию минуту отдайте револьвер, если он у вас действительно есть. Я приказываю вам. Слышите. Отдайте!
Он говорил повелительным тоном, смотрел ей прямо в глаза и протянул руку за револьвером. В мёртвой тишине девушка открыла сумочку и отдала Якушеву маленький браунинг.
Якушев передал его Стауницу.
— А теперь вытрите слезы. Успокойтесь. Я прошу вас остаться, вас и вас, — он указал на Зубова.
— А меня? — сказал Ртищев.
— Хорошо, и вас. Остальные могут уходить…
Якушев говорил по-прежнему негромко, но повелительно, так, что даже Стауниц смотрел на него в изумлении.
— Вас зовут Зоя? Милая, вы мне годитесь в дочери, у меня дочь чуть не ваших лет. Вы вбили себе в голову, что ваш выстрел будет иметь значение для общего дела. Выстрел в чекиста или видного коммуниста. Вы думаете, что вы совершите подвиг! Это не подвиг. Нет! Это предательство, вот как это называется!
Девушка тряслась от рыданий.
— Хотите видеть человека, совершающего истинный подвиг? — Якушев показал на Зубова. — Он красный командир, каждую минуту стоит на пороге смерти и ведёт тайную работу. Он делает именно то, о чем пишут наши собратья из Берлина. И вы его хотите предать!
— Нет! Нет!
— Вы его предадите, вы погубите всю «семёрку», потому что ваш выстрел, ничтожная хлопушка, насторожит Чека. И они доберутся до нас и уничтожат всю группу. Кто вас подучил, кто вас толкает на этот бессмысленный и, к счастью, несостоявшийся акт? Отвечайте! Кто?
— Игорь…
— Этот хлыщ с намазанными губами, сидевший рядом? Стауниц! Вы уверены в нем?
— Он был со мной в Ивановском лагере. Как анархист.
— И это все? И вы взяли его в «семёрку»?
— Но он нужен. Связь с молодёжью…
— Я вижу. Подстрекает девочку, а сам в кусты. Нет, господа… Я вижу, что у вас неблагополучно. Мы потребуем от вас, от всех групп строжайшей дисциплины. Абсолютное подчинение Политическому совету, абсолютное…
— Верно! — вдруг заговорил Зубов. — Зачем нам этот шкет несчастный, Игорь? Другое дело Дядя… Дядя Вася.
— Это кто Дядя Вася?
— Бородатый. В поддёвке. Или Ротмистр… или, как его… Кузен.
— Это в чёрном пальто? Он из жандармов?
— Отдельного корпуса жандармов. Я его привлёк, — вдруг заговорил Ртищев. — Работает по коннозаводству. Железный характер… Я надеюсь на него, Александр Александрович!
— Меня зовут Фёдоров. А вы для меня Любский. Прошу помнить. А теперь, Зоя, вытрите слезы. Идите домой. И забудьте все, что здесь было. Вы меня понимаете?
— Понимаю.
— Мы ещё поговорим с вами, Зоя…
Когда она ушла, Якушев переменил тон:
— Господа, вы понимаете, что я должен был держать себя так при этой девочке. Мы потом подумаем, как с ней быть. Что касается этого анархиста… Если Стауниц ручается… (Стауниц молчал.) Теперь я могу вам сказать под строжайшим секретом: мы принимаем меры, чтобы установить непосредственную связь с Высшим монархическим советом. В ближайшее время наш эмиссар выедет в Ревель.