Под утро к «Вихрю» и «Тайсей-Мару» подошёл японский краболов. Не мешкая, проделав все необходимые формальности, пограничники передали ему соотечественников и шхуну.
— Как же у капитана «Гарпуна» хватило совести бросить несчастных рыбаков? — сказал я, когда мы с Баулиным шли домой.
— Наверное, капитан китобойца испугался заразы, — ответил Баулин. — А может быть, он снёсся по радио с кем-то из своего начальства и получил соответствующую инструкцию: может быть, кому-то и хотелось, чтобы «Тайсей-Мару» пропала без вести, чтобы никто не знал, что случилось… — Баулин помолчал. — Ну, а вы прочли кирьяновский дневник?
— Натерпелся парень, прямо герой!
— Вы знаете, — сказал Баулин, — Алексей ведь не встретил нас, когда мы вернулись на остров после извержения «Старика». Спал на пирсе как убитый. Видно, вышел встречать, да так, не дождавшись, и уснул.
— Что это он тут не дописал? — показал я неоконченную фразу в дневнике.
— Алексей предлагал впредь все склады базы строить на мысе, который он окрестил Мысом Доброй Надежды. С тех пор мы этот мыс так и называем, там и строимся.
— А многие ли семьи возвратились тогда на остров?
— Все! — Баулин рассмеялся. — Чудак вы человек! Не каждый же год подряд «Старик» будет кашлять. Напротив, народу у нас с тех пор прибавилось: пятеро офицеров из отпуска с материка семьи привезли.
— А Кирьянова чем-нибудь отметили?
— Как же! Начальник пограничного округа наградил его именными часами, а Дальневосточный филиал Академии наук — Почётной грамотой.
— Филиал Академии наук?
— Чему вы удивляетесь? Ведь за всё время извержения «Коварного старика» Алексей, помимо личного дневника, вёл подробнейшие записи. Из Петропавловска-Камчатского к нам на Н. приезжали учёные, так они просто диву дались: «Наблюдения товарища Кирьянова за извержением вулкана — для нас сущий клад!»
Мыс Доброй Надежды… Как-то, неделю спустя, мы гуляли на нём с Маринкой и боцманом Дорониным. Далеко, почти на самом горизонте, шёл какой-то корабль.
— Парусник, — посмотрела в бинокль Маринка.
— Японец. Двухмачтовая, моторно-парусная шхуна типа «Хризантемы», — подтвердил боцман. — Красавица шхуна!
— Как вы поймали-то её, в конце концов, эту «Хризантему»? — спросил я.
— В ледовом шторме у мыса Туманов. Алёха Кирьянов тогда отличился, — сказал Доронин.
А о себе опять ни слова…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПЕСЕНКА СПЕТА
Трудно узнать в этой обледенелой, засыпанной снегом шхуне красавицу «Хризантему». Бушприт превратился в огромную, неуклюжую ледяную болванку, мачты и реи тоже обледенели. Снасти смёрзлись, провисли под тяжестью снега. Даже рында{Рында — корабельный колокол.} и та в снеговой шапке. Вокруг «Хризантемы» громоздятся торосы. Они сжали её, наклонив на левый борт.
Не видно на местах расторопного экипажа, не отдаёт с мостика команды шкипер. Если бы не дымок, поднимающийся из железных труб, над носовым кубриком и над камбузом да не занесённая снегом фигура человека с автоматом через плечо у двери в тот же камбуз, — можно было бы подумать, что на «Хризантеме» давно уже никого нет, что это мёртвый корабль.
— У камбуза — Алексей Кирьянов, — объяснил капитан третьего ранга, когда я опустил фотографию.
— Почему же он оказался на «Хризантеме» один?
— Фактически оказался один, — с всегдашней своей точностью поправил Баулин. — Первое время нарушителей в кубрике сторожил и боцман Доронин.
— Это та самая операция у мыса Туманов?
— Она самая, — кивнул Баулин. — Ох, и переволновались за трое суток все мы на базе! Рацию «рыбаки» успели испортить, самолётам мешала непогода, и мы никак не могли узнать, что же происходит на «Хризантеме». — Баулин вдруг довольно усмехнулся. — Больше уж «Хризантема» никогда не будет водить нас за нос.
— Она затонула?
Цела-целёхонька.
— Тогда я ничего не понимаю, — осталось признаться мне…
В ту зиму свирепые январские циклоны разломали лёд в Беринговом море, и его понесло к Курильской гряде. С каждым днём льды наваливались с севера всё гуще и вскоре начали забивать бухточки и узкие проливы между островами. Громоздясь друг на друга, они раздроблялись с пушечным грохотом, образуя у берегов гряды торосов.
В сравнении с материковыми морозы были не так уж злы — двенадцать-четырнадцать градусов, но на океанском сквозняке стоили тридцати. Волны, обрушиваясь на корабль, стыли на студёном ветру, покрывая толстым слоем льда фальшборт, палубу, надстройки, орудия. Корабль тяжелел, погружаясь глубже ватерлинии. Скалывание льда превращалось чуть ли не в беспрерывный аврал.