– Его зовут Аспарий, – объявил он наконец. – Он жил во втором веке до нашей эры. Родина его – Персия. Над Полыньей он оказался случайно. Он готов ответить на ваши вопросы.
– Спроси его, сколько я еще проживу… месяцев? – зашептал пекарь Раструбов, навалившись на стол.
– Состоится ли в скором времени Страшный Суд для землян? – проговорил Монк; видно, в своем «монкианстве» он не мог найти четкого ответа на этот вопрос и решил прибегнуть к услугам древнего перса.
– Когда Минздрав вызволит меня отсюда на кафедру? – Этот голос принадлежал доктору Мендлеву.
Посыпались и другие вопросы…
– Спокойнее, господа, по порядку! – урезонил их Дрынов. – Вы же не на базаре. Аспарий может покинуть нас.
Я подумал, что, наверное, Марков и Григорий уже подошли к дому и наш бравый капитан возится с замком. Что ж, ему не привыкать открывать чужие двери. Справа от меня сидел Горемыжный, слева – Мендлев, и я толкнул доктора ногой, напоминая о нашем уговоре. Тот опомнился, виновато взглянул на меня, оставив свое выяснение отношений с Минздравом до более подходящего случая.
– Викентий Львович, пусть Аспарий свяжется с духом одного умершего человека, – попросил он.
– Какого человека? – насторожился Дрынов.
– Он жил здесь, в Полынье.
– Не надо, – ответил за главного спирита пекарь.
– Надо, – произнес я. – И давайте потушим свечи, как в прошлый раз.
– Как угодно, – вяло согласился Дрынов, взглянув на Жанну.
Та быстро встала и, обойдя комнату, потушила все свечи. Комната погрузилась в полную тьму, а Жанна на ощупь добралась до своего кресла. Я достал из кармана прибор ночного видения и посмотрел через глазок на собравшихся. В красно-синем изображении они сами выглядели как духи, слетевшиеся на тайную мессу. Лица у всех были напряжены, пугливы и тревожны. Монк теребил свою длинную бороду, словно черпая в ней силу, Дрынов и Раструбов навалились грудью на стол, Кох сидел с брезгливой гримасой, а Жанна положила руку на колено Горемыжного. «Ай да ведьмочка!» – подумал я. Мне вдруг страшно захотелось немного похулиганить. Я осторожно поднялся, зашел сзади к поселковому старосте, наклонился к его уху и чуть слышно прошептал:
– Пошто прелюбодействуешь, старый козлище?
– Я… я… – отшатнулся от меня Горемыжный. Коснувшись пальцем его темени, я прошептал в другое ухо: – Как у тебя очутилась трость убиенного Арсения Прохоровича, сознавайся…
– Украл… бесхозная… вещь… – забормотал староста, крутя головой. Чувствуя, что старик сейчас впадет в обморочное состояние, я тихо вернулся на свое место.
– Илья Ильич, чего вы там булькаете? – спросил пекарь.
– Да, не мешайте сосредоточиться, – добавил Дрынов.
– Аспарий… он… говорил со мной, – чуть дыша, отозвался Горемыжный.
– Дух Аспария может говорить только со мной, – назидательно произнес Дрынов. – И то посредством мистического блюдца. Успокойтесь. Итак, доктор, мы слушаем вас.
– Вопрос тот же: пусть он свяжется с духом убитого здесь человека, известного нам под именем Мишки-Стрельца.
Блюдце торопливо звякнуло два раза. Я посмотрел через свой прибор на Дрынова. На висках у него взбухли вены, а рот слегка приоткрылся. Раструбов откинулся на спинку кресла, словно ему как-то полегчало. Остальные сидели в тех же позах.
– Это означает – нет, – произнес Дрынов. – Дух Стрельца сейчас находится в низшем астрале, где нет связи.
– Неправда, – сказал я. – Связь есть. Я даже слышал, как дух Стрельца поднимается сейчас по лестнице.
– Чушь! – громче обычного отозвался Дрынов. – Как вы можете это слышать, молодой человек?
– Я обладаю высшими экстрасенсорными возможностями, как и мой дед, – заявил я. – Я, например, вижу даже, как вы сунули руку в карман. Не надо ничего доставать, Викентий Львович.
Дрынов медленно вытащил руку из кармана – в ней ничего не было. Но взгляд его стал блуждать по комнате, словно он искан в кромешной темноте пути к отступлению. Я почувствовал, что моя догадка обретает плоть.
– Дух Стрельца стоит сейчас за дверью, – продолжил я, рассчитывая на то, что Марков слышит мои слова. – Сейчас он откроет ее и войдет к нам.
– Включите свет! – резко выкрикнул Дрынов. От этого возгласа очнувшийся Горемыжный подскочил с кресла, ударился головой о лампочку, и ее осколки посыпались на пол. Теперь даже при всем желании мы не смогли бы зажечь электричество. Дверь скрипнула и отворилась. На пороге зыбко покачивалась небольшая фигура в белом, с таким же мертвенно-бледным, будто фосфоресцирующим лицом. Сидящие за столом издали сдавленный, испуганный вздох. Но больше всего меня интересовал Дрынов, который стал медленно подниматься с кресла. Глаза его расширились от ужаса.