Я проснулся в седьмом часу утра, потому что меня мучила сильная жажда. Вышел из своей комнаты номер шесть, прошел через зал на кухню, которую у нас занимал Комочков. Николай лежал на кушетке в какой-то неестественной позе, вывернув набок голову, словно ему сломали шею, а лицо покрывала мертвенная бледность. Я даже испугался, что он умер. Но, наклонившись ко рту, уловил слабое дыхание. Я вспомнил, как он целовался в особняке Намцевича с Миленой, и меня охватила злость. Я не стал его будить, а, напившись из ведра воды, пошел обратно. Но по привычке вошел не в свою комнату, а в соседнюю, куда накануне отнес Милену, уложив ее в постель. Открыв дверь, я увидел на подушке две головы – ее и Маркова. Она спала на его плече, разметав волосы, а он обнимал ее одной рукой. Мне все стало ясно… Как только я вошел, Егор открыл сначала один глаз, затем другой и холодно уставился на меня, не произнося ни слова. Милена же продолжала тихо посапывать. Так мы смотрели друг на друга минуты две. Потом чуть виноватая улыбка тронула его губы.
– Скотина! – тихо, но выразительно сказал я, закрыл дверь и пошел к себе в комнату. Сначала меня обуревало желание вернуться обратно, сорвать с них одеяло, устроить драку и вообще излить на них свою ярость. Меня душила злость и обида.
«За что? – думал я. – Какая все-таки это подлость… и она и он… Ну как они могли?..» Потом мне захотелось заплакать. Какой-то комок подступил к горлу и стоял там довольно долго, мешая дышать. Я услышал, как из соседней комнаты кто-то вышел и осторожно пробрался через зал. Марков. Я подумал: а не пойти ли прямо сейчас к нему и расквасить морду? Или устроить дуэль на мечах? Эта мысль привлекла мое внимание, и я стал разыгрывать в воображении сцену, как мы бьемся этим оружием, бегая по всему дому, по лестницам, а в конце концов я пришпиливаю его, словно жука, к стенке. Финальная сцена меня несколько успокоила, но драться на мечах расхотелось. Потом я стал думать о немедленном разводе. Как только вернемся в Москву – сразу же… Бесповоротно. И никакие слезы меня не остановят. А будет ли Милена вообще плакать? Скорее всего, она просто посмеется и согласится с разводом. О Боже! Как безнравственно наше время! В патетических раздумьях о «временах и нравах» я впал в какую-то прострацию, не замечая, как быстро бегут стрелки часов… Мне казалось, что я переживаю страшную трагедию, настоящую драму, подобно героям Шекспира или Толстого, не отдавая себе отчета в том, что такие вещи случаются на каждом шагу в тысячах семей, а мой вариант – всего лишь песчинка на житейском пляже, где много солнца, моря, радости и благоглупостей, поэтому если и стоит отчаиваться, то только потому, что я увидел их в одной постели, а не прошел мимо. Вскоре я услышал, как в доме начинают шевелиться гости, где-то хлопнула дверь, очевидно, это проснулись Барсуковы – они вообще вставали рано. И я вдруг почувствовал к Сене горькую симпатию, как к собрату по несчастью, ведь Маша тоже изменяла ему. Но у него было одно преимущество передо мной – он не знал об этом…
Но видеть никого из гостей мне не хотелось. Проклятая Полынья, где открываются глаза на самые сокровенные тайны! Я осторожно вышел из своей комнаты, на цыпочках прошел через зал в апартаменты Ксении, где был запасной выход, и выбрался на задний дворик. Путь мой лежал к тетушке Краб. Кто еще мог утешить меня в этом гнусном и вероломном мире? Кто накормит меня вкусными пирогами и даст наливочки, чтобы погасить тоску? А эти балбесы пусть сами готовят себе пищу, мучаясь от запоздалого раскаяния и головной боли. Пусть поищут меня и думают, что я утопился в озере. Как дед. Пусть рвут на себе волосы и рыдают от горя. Вчера им было очень весело. Так надо было и оставить их всех там, у Намцевича. Я бы поглядел, как они плетутся утром домой, словно побитые собаки.