– Ну скоро ты там? – услышали мы голос Комочкова.
– Сейчас! – откликнулся я глухо и повернул лицо к Милене.
– Дурак… – прошептала она. – Ты чуть не убил меня.
– Может быть, это тебе бы понравилось, – сказал я. И мстительно добавил: – Извини, Валерия…
Мы молча оделись, стараясь не смотреть друг на друга. Нам было и хорошо, и плохо, и смешно, и досадно. Полный набор чувств. Где еще испытаешь такое, как не в Полынье?
– Давай подправлю грим, – деловито произнесла Милена, снова взявшись за свои кисточки. – Сейчас ты похож не на больного, а на сумасшедшего.
– Никогда больше не называй меня именами своих любовников, – сурово предупредил ее я. – Иначе я завершу то, что начал. – И она посмотрела на меня с каким-то потаенным уважением. Может быть, впервые за всю нашу совместную жизнь.
Минут через десять я вышел из ее комнаты в зал, где за столом, лениво играя в карты, сидели Барсуковы и Комочков.
– Ой, Вадим, что с тобой случилось? – испуганно спросила Маша. – Ты заболел?
– Перегрелся, – ответил я. – К утру пройдет. Пошли, Николай.
– Лучше бы тебе лечь, – посоветовал Сеня. – Пока кризис не минует.
– Тибетские монахи лечат болезни активными физическими упражнениями.
– Оно и видно, что ты не терял времени даром, – усмехнулся Комочков. – Я тебя уже полтора часа жду.
– А куда вы собрались? – поинтересовалась Маша.
– К доктору, куда же еще? – ответил я. – Лечиться будем.
Мы вышли на улицу. Времени было около одиннадцати, и уже вовсю светила луна. Мысленно я благодарил Комочкова за то, что он так вовремя постучал в дверь – иначе в Полынье появился бы еще один труп. Поистине, поселок любви и смерти…
Окна в домах, мимо которых мы проходили, уже не светились. Жители здесь ложились рано. И на улице, конечно же, никого не было. Лишь лай собак сопровождал наше торопливое шествие. Вскоре мы подошли к жилищу доктора Мендлева – высокому кирпичному дому на восточной окраине Полыньи, неподалеку от церкви и кладбища. Когда мы приблизились к калитке, во дворе глухо зарычала овчарка.
– Зови! – шепнул я Комочкову. – Буди этого Айболита.
– Густав Иванович! – закричал Николай. – Эй, доктор! Откройте!
И тотчас же в ответ ему яростно залаяла собака, бросаясь на проволочное заграждение, пытаясь перепрыгнуть через высокий забор. В одном из окон зажегся свет. Потом дверь в доме открылась, на порог вышел сам Мендлев, включив мощный фонарь.
– Кто там?
– Густав Иванович, срочно нужна ваша помощь! Идите сюда! – Комочков толкнул меня в бок: – Ну, теперь дело за тобой. Как ты думаешь, он давал клятву Гиппократа?
А доктор уже шел к нам. Он привязал собаку, открыл калитку и подхватил меня, чуть не упавшего ему на грудь. Вместе с Комочковым, поддерживая меня под руки, они довели больного до дома, ввели в прихожую, а затем в какую-то комнату, уложив на кушетку. Я тяжело дышал, блуждая взглядом по стенам, словно не узнавая ни доктора, ни Комочкова. По моему лицу катились крупные капли пота, которыми меня заранее наградил Комочков из пульверизатора. Одной рукой я держался за сердце, а другой – за живот, решив на всякий случай, что у меня должны болеть все внутренности. От печени до селезенки.
– Что с ним? – спросил Густав Иванович, надевая очки.
– А это уж вам карты в руки, – на преферансном языке ответил Николай. И, продолжая тасовать колоду, добавил: – Шли мы с ним вдоль берега озера, разговаривали, а потом он как повалится на землю, как сожмется, застонет… Я испугался, думал, концы отдает… Ну, немного пришел в себя. Хорошо, что ваш дом рядом. Еле довел. Что будем делать, доктор? Можно ли его сейчас трогать?
– Нет, пусть лежит, – поспешно отозвался Мендлев. – Очевидно, лучше ему остаться у меня до утра. – Он пощупал мой лоб, потом пульс. – Странно…