Доктор вышел в соседнюю комнату, затем вернулся с фонендоскопом и аппаратом для измерения давления. Но за это время мы успели обменяться с Комочковым парой фраз:
– Это не дом, а крепость, смотри, какие решетки.
– Лежи, больной, и побольше постанывай. Главное, что он хранит верность клятве Гиппократа, не выгнал тебя, чтобы ты подыхал под забором…
Мендлев начал выслушивать меня, бормоча себе под нос:
– Странно, странно… Пульс почти ровный… Тоны сердца ясные, неприглушенные… Может быть, перитонит?
– Точно, перитонит! – авторитетно заявил Комочков. – Он с утра за живот держался.
– Живот мягкий… Странно, странно… Наверное, кардиология. Что-то связанное с неврозом… На лицо явная астения…
Минут десять он ощупывал и выстукивал мое тело, а я продолжал громко дышать, мучительно корчиться, изредка постанывать. Не думаю, чтобы я переигрывал, хотя порой мне страстно хотелось рассмеяться, глядя на встревоженно-глупое лицо Николая. Наконец доктор беспомощно произнес:
– Не могу поставить даже предварительный диагноз. Главное, чтобы он сам ответил на мои вопросы. Подождем до утра, когда он придет в сознание. Но, скорее всего, это нейроциркуляторная дистония.
– Чего? – переспросил Комочков. – Точно. Она самая.
– Сейчас я дам ему валокордина и сладкого чая, а вы пока идите домой, – сказал доктор.
– А может быть, я останусь с ним до утра? – попросил Комочков. – Где-нибудь тут… на коврике. Как собака. Мне не привыкать.
– Нет, – твердо произнес доктор. – Я сам о нем позабочусь. А с вами мы увидимся утром.
Густав Иванович выпроводил Николая, затем вернулся ко мне. Накапал лекарства, влив в рот, укрыл пледом. Я продолжал изображать из себя смертельно больного, но уже в меньшей степени, постепенно затихая, словно погружаясь в сон. Мне было желательно, чтобы он поскорее оставил меня в покое. Доктор еще некоторое время потоптался в комнате, поглядывая на меня, потом потушил свет и тихо вышел. Прошло полчаса… Я не решался встать, чувствуя, что лучше выждать как можно дольше. И не ошибся. Доктор снова вернулся, пощупал мой лоб, пульс, неопределенно крякнул и ушел. В доме наступила тишина. Только через час я осторожно свесил ноги с кушетки. Теперь можно было действовать. Я вытащил из кармана приготовленный фонарик и подошел к двери. Пол под ногами предательски скрипнул. Интересно, крепко ли спит доктор? И что меня поджидает в других комнатах, которые я намеревался обследовать? Если он действительно прячет в доме маньяка и мне придется с ним столкнуться… то надо готовиться к худшему. Одному мне с ними двумя не совладать. Я не такой умелый боец, как Марков. Не поторопился ли я, отправившись в этот дом, словно в западню? Мне стало как-то не по себе. Легкий холодок побежал по телу, когда я представил, как мне проламывают голову какой-нибудь гантелей, а потом волокут к болоту и бросают в трясину. А Комочкову доктор скажет, что я почувствовал себя лучше и ушел на рассвете. Я посветил вокруг себя, выискивая что-нибудь тяжелое, какой-нибудь предмет, которым можно было бы защищаться в случае чего. Подхватив со стола бронзовую статуэтку Асклепия, я вышел в коридор. Справа от меня находилось две двери, напротив – еще три… В какой-то из этих комнат должен был спать доктор. А где-то – его гость, или пленник, или соучастник. Мне предстояло это выяснить. В любом случае, я уже не мог отсюда уйти, во дворе меня бы разорвала овчарка. Оставалось только продолжить свои изыскания. Я подошел к соседней двери и прислушался. Оттуда доносился легкий храп. Отлично. Мне повезло, что я сразу определил, где спит Густав Иванович. Теперь можно было действовать поспокойнее. Но сердце все равно продолжало колотиться у меня в груди, как взбесившийся метроном. На цыпочках я отошел от этой комнаты и тихонько отворил дверь в соседнюю. Луч фонарика стал шарить по темному помещению. Стол, диван, стеллажи книг, несколько стульев, магнитола, телевизор… Наверное, здесь был кабинет Мендлева. Я закрыл дверь, повернулся и пошел по коридору к первой комнате. Там стояла газовая плитка, холодильник, различная кухонная утварь. Ничего интересного. Но на всякий случай я вошел внутрь и заглянул в холодильник. Он был битком забит продуктами. Почувствовав вдруг сильный голод, я не удержался, отщипнул кусок вареной курицы и начал жадно есть. Потом сделал несколько глотков из початой бутылки с вином. Жанна была права: доктор основательно запасся пищей, словно ему действительно надо было кормить двух, а то и трех человек. Снова выйдя в коридор, я заглянул в соседнюю комнату. Здесь на столе лежали в тарелках остатки ужина, стояла бутылка вина, два бокала. Ну вот, это уже кое-что. Теперь я видел явные доказательства того, что у доктора в самом деле кто-то живет. Все здесь говорило о том, что ужин был рассчитан на две персоны. Где же тот, второй? Оставалась последняя, третья комната по коридору. Постояв перед дверью в некоторой нерешительности, я тихонько открыл ее, крепко сжимая в руке статуэтку Асклепия. Но комната была пуста…