Позади меня взметнулся столб пламени, раздался возбужденный рев. Языки костра устремились высоко вверх, грозя обжигающим огнем небу, а проповедник Монк держал в поднятой руке голову Стрельца, продолжая безумно кричать, пока не бросил ее в желтое пламя. Страшный прилюдный обряд подошел к концу… Только тогда мы смогли покинуть площадь. Я потерял Барсукова, не нашел никого из своих друзей и в одиночестве вернулся домой. Встретила меня Милена, которая, как радивая хозяйка, подметала полы.
– Это на тебя не похоже, – сказал я. – Ты не заболела?
– Надо же когда-то попробовать, – ответила она. – А где ты был? Где вообще все?
– Там… на площади… – неопределенно произнес я. Мне не хотелось даже мысленно возвращаться к происшедшему. Слишком сильное потрясение было пережито мною.
– А я приготовила обед, – горделиво сообщила Милена.
– Умница, – сказал я, целуя ее. – Надеюсь, его можно есть? Или сначала дать попробовать собакам?
Я спустился в подвал, достал из запасников бутылку вермута и поднялся обратно. Выпив полный стакан, я немного успокоился, прошла нервная дрожь в пальцах. Вскоре пришли Комочков с Марковым, а за ними – и Ксения с Барсуковыми. Мы снова были все вместе.
– Ужасное зрелище! – произнесла Ксения. – И это в конце двадцатого века. Расскажи кто – я бы не поверила.
– Брось! – отмахнулся Марков. – Что двадцатый век, что пятнадцатый – какая разница? Человек остается самим собой во все времена. Копни его поглубже – и такое откроется!.. А это все цветочки. Наливай! – протянул он мне свой бокал. – Чего раззявился?
– И мне, – потребовал Комочков. – Я тебя полночи пас у доктора. Зря, что ли?
Потом мы пообедали теми макаронами, которые приготовила Милена и которые напоминали пересоленную стружку с дерева, а запили все это чем-то похожим на слабо разведенный стиральный порошок.
– Это компот, – пояснила Милена. – Я добавила туда крахмала для сытости.
– Вон из той баночки? – спросил я. – Поздравляю, там была сода.
– Ну какая разница? – откликнулась Ксения. – Все равно пить нельзя. Хорошо, что ты не держишь на кухне крысиного яда.
Милена обиделась.
– Вы все считаете, что я плохая хозяйка? – спросила она.
– Нет!.. Отнюдь!.. – заговорили все разом.
– Ты чудесная хозяйка, и лучше не сыскать. – Эти слова произнес Комочков. – Только лучше тебе испробовать себя не в гастрономии, а… скажем… в вязании свитеров.
– Тогда Вадима смело можно отправлять на работу в цирк, клоуном, – заметил Марков.
В это время в наружную дверь слабо постучали, и я, оставив их веселиться дальше, вышел на крыльцо. Передо мной стоял местный учитель – Клемент Морисович Кох, которого я меньше всего ожидал увидеть у себя дома.
– Здравствуйте, проходите, – сказал я. – Я угощу вас чудесными макаронами.
– Нет, нет, спасибо, – поспешно ответил он, словно чувствуя какой-то подвох. – Я сыт. Кроме того, мое дело к вам конфиденциального свойства.
– Слушаю вас.
– Давайте пройдемся, если это вас, конечно, не затруднит.
Мы вышли с ним на улицу, а потом свернули вниз, в сторону болота и березовой рощицы. Клемент Морисович смущенно молчал, ведя меня явно к Волшебному камню. Я чувствовал, что он хочет сказать мне что-то очень серьезное, поэтому не торопил с началом разговора. Наконец мы выбрались на земляную косу и прошли по ней до зеленой площадки, где лежал огромный пористый валун с блестящими от солнца черными боками и изголовьем.
– Здесь мое любимое место, – произнес Кох. – Думается как-то лучше… Уносишься, знаете ли, в какие-то мечты…
– Одна моя приятельница утверждает, что все это – следствие болотных газов, скопившихся где-то неподалеку, – сказал я, а сам подумал: «Не приводила ли и его сюда Девушка-Ночь?»
– Александр Генрихович считает, что под этим камнем сокрыта бессмертная голова Лернейской гидры, – усмехнулся учитель. – Глупость, конечно. Но звучит весьма романтично. Всем нам хочется верить в какой-то свой миф, близкий тебе по духу.