– А Намцевичу близки гидры, тифоны, химеры и ехидны?
– Они тоже жители нашего мира, как и феи, эльфы, небесные ангелы, – ответил Кох. И добавил с каким-то тягостным полувздохом: – Вам письмо. Я, собственно, должен был только передать вам его. Но мне необходимо сказать кое-что еще.
Он протянул мне незапечатанный конверт, в котором лежал лист бумаги.
– Это от Валерии, – пояснил он. И вновь последовал едва слышный вздох.
«Трудную миссию он на себя взял, – подумал я. – Если учесть, что он любит эту черноволосую девушку».
– Вы знакомы с содержанием письма? – спросил я на всякий случай.
– Что вы! Как вы могли такое подумать, – взмахнул он руками. – Если бы она желала этого, то не преминула бы сказать об этом. А так… нет, ни в коем случае!
Я углубился в чтение. В послании было всего несколько фраз: «Если вам дорога ваша жизнь и жизнь ваших друзей, то вы должны попытаться сегодняшней же ночью пробраться в замок, – она так и написала – „замок“, словно была заколдованной принцессой в плену у злого чародея, – и встретиться со мной. Вы знаете, где меня найти. Промедление недопустимо. Готовятся ужасные вещи. Условным сигналом будут четыре коротких удара в мою дверь. Я буду ждать вас и не спать всю ночь. Прощайте». Я свернул письмо и положил его в карман.
– Вы можете сказать мне, что здесь вообще происходит? – спросил я. – Вы часто бываете у Намцевича и должны знать или хотя бы предполагать.
– Больше я ничего не могу добавить, – ответил учитель, на чьих бледных щеках играл нездоровый румянец. – Поскольку это касается других людей. У меня такое правило.
– Но хотя бы – кто такая Валерия?
– И об этом я не вправе вам говорить. Если она пожелает, вы узнаете об этом от нее самой. Но зато я могу сообщить вам другое, что относится непосредственно к нам с вами. Помните тот спиритический сеанс у Викентия Львовича Дрынова?
– Конечно. Меня тогда чуть не убило электрическим током. Такое, знаете ли, не забывается…
– Вот-вот… об этих проводах. Я догадываюсь, кто подложил их на спинку вашего кресла. Этот человек находился тогда среди нас. Я не знаю причин, почему он собирался это сделать, и не могу пока назвать вам его имя, поскольку мне надо еще раз все тщательно проверить, но поверьте, это происшествие меня сильно расстроило, так как я относился к этому человеку со всем уважением.
«Меня бы это происшествие, удайся оно до конца, расстроило бы еще больше», – подумал я. Мне был симпатичен этот голубоглазый юноша с легким пушком на подбородке, сочинивший себе какие-то благородные правила, от которых не мог отступить ни на шаг. Он очень напоминал разорившегося дворянина, занесенного сюда из девятнадцатого века и вынужденного подрабатывать учительством.
– Через несколько дней я назову вам имя человека, намеревавшегося вас убить, – продолжил Клемент Морисович. – А пока прощайте! Честь имею.
– Постойте, – остановил его я. – Вам нравится Валерия?
– Это к делу не относится, – махнул он рукой и пошел прочь.
А я, посидев еще немного на Волшебном камне и перечитав послание, поспешил к Ермольнику, чтобы предупредить его о ночной вылазке.
Глава 8
Вновь у Намцевича
Не знаю, поступил ли я правильно, решившись отправиться ночью в особняк Намцевича и не предупредив об этом своих друзей. Но послание Валерии было адресовано лично мне, и никому иному. Она ведь не остановила свой выбор на Маркове, или Комочкове, или Сене Барсукове. Но почему именно я вызвал ее столь пристальное внимание? Здесь тоже была какая-то загадка, хотя в глубине души я надеялся, что она просто прониклась ко мне неожиданной симпатией, а возможно – сердце мое трепетало – даже внезапно полюбила. Надеяться на это было, конечно, смешно и глупо, но мне хотелось так думать и верить. Но, по правде говоря, а совершал довольно рискованный ход: а что, если послание Валерии было ловушкой, средством заманить меня в западню? Да и написать его мог кто-либо другой, тот же Намцевич, договорившись предварительно с учителем, ведь я не знал ни ее почерка, ни то, какие внутренние мотивы двигали поступком Клемента Морисовича. Некоторые сомнения вызывал у меня также и Ермольник, сам вызвавшийся сопровождать меня в особняк Намцевича. Понятно, что он преследовал какие-то свои цели. Его постоянная угрюмость и настороженность говорили о том, что и на его душе лежит какой-то камень, отягчающий жизнь. И кроме того, я помнил о пропавших из моего дома тетрадках деда, об оставленных в подвале следах тупоносых ботинок, точно таких же, что носил кузнец. Но отступать было уже поздно.