— Ла-ла-ла! — заливался мышонок. Слов-то он, конечно, не знал. Но это не имело значения, поскольку выбранная им мелодия входила в сборник народных песен Мендельсона, которые композитор сам назвал «Песни без слов».
Вольф пел долго и громко, снова и снова повторяя мелодию, вне себя от восторга, поражённый открытием, что утверждение «мыши не могут петь» не вполне верно. Одна мышь может! Но ещё до того как он наконец умолк, в доме нашлись те, кого разбудило его громкое и долгое соло.
Мэри пробудилась от крепкого сна, покинула норку и взобралась наверх по ножке рояля. Рот у неё открылся от величайшего изумления, но из него не раздалось ни звука.
В разных норках в разных углах дома братья и сёстры Вольфа ворчали, разбуженные какими-то странными звуками.
Дремавшей у себя в спальне хозяйке показалось, будто где-то в нижнем этаже слышится знакомая мелодия Мендельсона, но, решив, что ей это снится, она опять заснула.
Но когда до одной пары ушей в кухне донеслись звуки мышиного пения, они пробудили в их обладателе любопытство. Кот спрыгнул со своего ложа у печки, потянулся, расправил когти, после чего, бесшумно ступая, направился в гостиную.
Глава четвёртая
ЛОВУШКА
— Прекрасно, Вольф, просто прекрасно! — вскричала Мэри, когда песня подошла к концу. — Подумать только: я — мать первой в мире поющей мыши!
И, пробежав по клавиатуре, она любовно ткнула своего ребёнка мордочкой.
— Да ты просто гений! — заявила она. — Спой мне ещё что-нибудь, будь паинькой.
— А что бы ты хотела, мамочка? — спросил сын, но мать ничего не ответила.
Она вдруг пригнулась и будто окаменела, шёрстка у неё встала дыбом, а глаза выпучились от страха. Она смотрела певцу через плечо.
Быстро оглянувшись, Вольф увидал кота, кравшегося по ковру. Шея у кота была вытянута кверху, жёлтые глаза глядели прямо на двух мышей, сидевших на рояле. Он весь подобрался, готовясь прыгнуть.
Вольф мгновенно сообразил, что соскочить на пол было равносильно самоубийству. Кот сцапал бы одного из них или обоих раньше, чем они достигли бы спасительной норки.
— Мамочка, скорей! — крикнул он. — За мной! — И, сделав отчаянное усилие, он вскарабкался на рояль прямо по надписи «Стейнвей и сыновья» и шмыгнул внутрь инструмента. Мэри последовала за ним.
Вряд ли мышам удалось бы спастись от кота в паутине туго натянутых струн, если бы не вмешалась Судьба.
Кот вспрыгнул на правый край рояля, но, на своё несчастье, приземляясь, сшиб подпорку, державшую поднятой крышку рояля. Тяжёлая крышка, ничем теперь не поддерживаемая, упала, но кот с присущей всему кошачьему роду молниеносной реакцией мгновенно развернулся, чтобы спрыгнуть на пол.
И всё-таки реакция была недостаточно быстрой.
Крышка рояля захлопнулась, но не с таким грохотом, какого можно было ожидать, — стук был слегка приглушённым. Между крышкой и самим роялем застрял кончик рыжего хвоста. От сильного удара крышка слегка подскочила, и кот, освободившись, опрометью кинулся вон из гостиной.
В последующие дни слегка раздавленный кончик кошачьего хвоста зажил, но в памяти кота на всю жизнь остались незаживающие шрамы от этой встречи.
Кот и не подозревал, что сам был виноват в случившемся, и остался при убеждении, что всё это подстроили мыши.
«Именно мыши разбудили меня своим шумом, — думал кот, — заманили таким способом в комнату, а потом запрыгнули в рояль, зная, что я брошусь за ними. Именно мыши захлопнули ловушку, чтобы зажать мне хвост».
А Мэри и Вольф даже не догадывались, что с этой минуты кот больше не представлял для них угрозы. С этих самых пор (о чём мыши не подозревали) они жили в одном доме с котом, испытывавшим смертельный страх перед мышами.
Они знали сейчас лишь одно: они в западне.
Они боязливо обследовали в темноте нутро рояля, ища способ выбраться наружу, но не нашли. И каждый раз, как они пересекали туго натянутые струны, их лапки производили тихое нестройное звяканье — так сказать тренькающую сонату для двух мышей и фортепьяно.
Наконец вымотанные стараниями соблюдать равновесие на десятках туго натянутых струн, они прилегли, прижавшись друг к другу в темноте.
— Ох, Вольфганг Амадей! — вздохнула Мэри.
— Ты что, сердишься на меня, мамочка? — спросил Вольф.
— Нет, нет, родной. Твоё полное имя я употребила только потому, что подумала, как великолепно оно звучало бы, если б ты стал знаменитым певцом. Но теперь тебе им уже не стать.