Дюк с болезненной усмешкой приближается, заносит над спиной урода ножик… и втыкает что есть сил!
Сука-а-а-а, в самый миг оргазма! Образину с телки сносит.
Дюк угрюмо каламбурит:
— Слил, урод? Да мимо слил.
***
Волосатое страшило, истекая липкой кровью, извиваясь, как опарыш, и стеная, как банши, издыхает. Дюк кивает, шевельнув белесой бровью:
— Да, клинки толедской стали неизменно хороши!
Повернувшись к чернокожей, любопытствует, зевая:
— Ну а ты-то здесь откуда, неуместная герла?
Та, со вздохом:
— Это автор! Осторожный, сука. Знает, быть расистом некрасиво. Инклюзивность, все дела…
В это самое мгновенье — будто, знаешь, в фильме «Нечто» — начал вдруг преображаться остывающий урод. Негритянка шмыг наружу, Дюк — руками за сердечко. Ну еще б, такой нежданчик! Гребануться ж поворот!
Если честно, здесь и автор чуть не сквозанул налево. Стреманулся, блин, по полной, а ведь шпарил бодрячком.
Но восстал не труп ходячий, а прекраснейшая дева! Не опишешь даже в сказке — кровь с тигриным молоком.
Приколись, метаморфоза: из чудовищ — в фам фатали! (Я бы ей присунул взносов в материнский капитал.)
Дюк, с трудом скроив беспечность на породистом хлебале, хоть и педик, замечает: у него чуть-чуть привстал.
***
Дева, скромно пунцовея, выступая, будто пава, ретируется к постели, где, укрыв шелками стан, подоткнув под бок подушку, улыбается лукаво и чарующим контральто говорит:
— Кароч, братан. Раз уж ты пришел незваным, подло ткнул мизерикордом, обломал меня с чернявой и лишил добра в штанах, то послушай-ка в отместку быль о том, за коим чертом бонвиван, кутила, витязь стал теперь девчонкой нах.
Я — царевна Беловодья, ангелочек, хохотунья. Мной с пеленок любовались, мной гордился царь-отец, но, как водится, однажды уязвил монарх колдунью.
Дальше все по экспоненте: гнев, проклятие, пиздец.
В одночасье солнце скрылось, Беловодье стало серым, ведьма плюнула в ладони и прошамкала, кряхтя:
— Пятьдесят градаций скверны, пятьдесят оттенков серы, пятьдесят крушений веры ты изведаешь, дитя! Весь твой мир сгниет и сгинет, превратится в бестиарий. Беловодье станет топью, Уродбургом — Китеж-град. Все, кто дорог, воплотятся в гребаных рогатых тварей. Жизнь предстанет чередою злоключений и утрат. Ты же в теле коемрази, волосатого урода с огроменными рогами, но некрупным черенком, будешь портить людям нервы все сильнее год от года, изъясняясь, блин, не прозой, а стихами с матерком!
Утомила ведьма каркать. Я, уже на треть уродец, подняла отцовский скипетр и втащила ей в пятак. Примотала камень к шее да спровадила в колодец.
Говорят, не тонут ведьмы? Ведьмы тонут только так!
В сказках искренние чувства исцеляют страшных бестий. С этой верой безыскусной, а на практике — плохой, я отправился по свету, где изведал столько бедствий, что иллюзии и грезы стали тленом и трухой.
В пень похерив пилигримство, гуманизм отправив в топку, начал я кошмарить бизнес, портить девок без стыда и, в конце концов, нагрянул в вашу сраную Европку, где однажды зародилась и твоя ко мне вражда.
Где, заметь, брехня из сказок плотью обросла и кожей (хоть, конечно, будто гомик, и подкралась со спины). Хоть похабно, через жопу, но сбылась же!
И, похоже, сказки пусть и лгут безбожно, но намеки в них верны.
***
Тут прекрасная царевна закругляется с отчетом, из шатра выходит в поле, там седлает помело и со свистом улетает в Бело-где-там? Бело-че-там? — рыцарю от этих «бело-» ни прохладно, ни тепло.
Он лишился давней цели и уперся в сверхзадачу, в парадокс, вопрос вопросов, в когнитивный диссонанс: если ненависть врачует, если зло несет удачу, то добро накрылось тазом, а за ним и Ренессанс?
Все закрутится обратно: время, ценности, законы, вместо века Просвещенья — снова Темные века?
Вместо прелести — уродство, вместо космоса — иконы, прославление лентяя, восхваленье дурака?
— Че ты ноешь, как девчонка? — вдруг звучит небесным гулом.
Рыцарь в шоке, что за напасть? Иисус, оборони!
Оказалось, афроледи никуда не улизнула, а для нужд сюжетной арки просто спряталась в тени.
— Верь, как я, добро всесильно, — продолжает фройлян с пылом. — Сказано ж Тертуллианом: «Крэдо, квиа вэрум эст». День за днем, забив на скепсис, причиняй добро, педрила! Только это в жизни важно, чтоб мне сдохнуть, вот те крест!