— Дорога к вам очень трудная… и узкая, — не обращаясь ни к кому, проговорил он.
Толмач громко перевел собравшимся эту фразу.
— Да будет воля аллаха, он еще больше сузит ее! — крикнул кто-то из толпы.
Слова эти, разумеется, никто не перевел, и полковник, принимая их за приветствие, важно кивнул в ту сторону, откуда они раздались. В толпе послышались смешки.
— Как живут, что думают бороевцы? — бодро обратился полковник к старшине, который стоял, вытянув шею, славно гусь: он пытался увидеть того, кто бросил высокому гостю дерзкую фразу.
Старшина Гишлако мигам повернулся к начальнику. Он едва владел русским языком, но ему очень хотелось выразить свою преданность власти.
— Господин полковник, бороевский народ царю хорошее делать хочет, — с трудом произнес он.
Выслушав эту, не совсем понятную фразу, полковник повернулся к толпе.
— Я преодолел этот нелегкий путь, потому что имею к вам весьма важное дело, — сказал он. — Вот уже скоро два года, как Германия напала на нас. Война, которую ведет наш государь, приближается к победному концу. Государь обращается к вам, храбрые жители Бороя, за помощью. Вам надо послать в нашу победную армию пополнение из своих молодых джигитов-добровольцев, дать им коней, вооружить их и снабдить продовольствием…
Когда толмач перевел эти слова полковника, по толпе словно пробежала волна. Потом вперед протиснулся высокий горец с седеющей бородой. Сдвинув на затылок потрепанную папаху из черной овчины, он оперся на суковатый посох и заговорил спокойно, но твердо:
— Здесь в горах люди живут очень бедно, в большой нужде. То, что требует этот начальник, едва ли мы можем выполнить. Людей еще можно дать, но где взять для них коней, оружие и прочее? Смотрите, люди, уж сами подумайте, — закончил он многозначительно.
— Нет у нас ничего, кроме бедности!
— Элса правильно сказал!.. — раздались голоса.
Но старик поднял руку и продолжал, как бы отвечая за всех:
— Многие семьи остались без кормильцев, некому сеять и убирать посеянное. Самые сильные наши юноши еще в прошлом году ушли служить царю. Им мы дали коней и оружие. А теперь где и что мы можем взять? Правильно я говорю, люди? — снова опросил Элса, обращаясь к собравшимся.
И в ответ со всех концов стали выкрикивать:
— Правильно, Элса!
— Верно говоришь! Нет у нас больше ничего!
— Подождите, люди, подождите! Нельзя так отвечать гостю! Что это вы? — закричал старшина. — Это же полковник из самого порода Грозного, нельзя, стыдно нам так разговаривать с ним.
— Ну и что ж, Гишлако, что он полковник? — возразил какой-то сутулый старик. — Не можем же мы ему дать того, чего у нас нет! Если даже приедут двенадцать полковников! Пусть даже явится сам Бетерсултан из Чеберлоя, все равно не можем мы дать то, чего у нас нет!
— Замолчите, Касум, — перебил его старшина, — ведь я же говорю вам, что это полковник Беликов, который распоряжается многими десятками таких, как Бетерсултан.
— Для нас он не выше Бетерсултана, а если бы Бетерсултан был здесь, ты бы не посмел так говорить! Лучше тебе помолчать. Что скажешь ты ему, если не сегодня, так завтра он нагрянет сюда?
Полковник нетерпеливо обратился к старшине:
— О чем эти люди говорят? Почему они поминают имя Бетерсултана?
Старшина еле слышно выдавил:
— Они думают, что пристав Бетерсултан самый большой начальник на земле. Не надо слушать, что говорит такой дикий народ…
Полковник с трудом удержал улыбку, но счел не лишним пригрозить:
— Тогда я вызову и Бетерсултана из Чеберлоя, пусть поговорит с вами!
Толмач перевел народу эту угрозу, в толпе зашумели, и Гишлако, приблизившись к полковнику, умоляющим голосом зашептал:
— Немного время давай нам, говорит народ, все сделаем, говорит: налог дадим, баран дадим, солдат дадим…
Полковник важно кивнул, и старшина поспешил увести его со всей свитой в свой дом, где уже было приготовлено обильное угощение: две целиком зажаренные бараньи туши и лучшие вина.
После их ухода страсти на площади закипели с новой силой. Чего здесь только не было: и опасения, и угрозы, и проклятия, и моления. Особенно горячился Элса. Как бы люди ни проклинали белого царя, а жестокая рука его давно дотянулась до бороевцев, и они хорошо знали, как тяжело прикосновение этой руки. Должно быть, в силу этого страсти постепенно сменились опасениями, и то один, то другой из стариков начинял называть имена джигитов, которых можно послать в солдаты, чтобы не ссориться с полковником.