— Что за дерьмо лесное? — буркнул я, стоя над трупом в недоумении — Кто бродит по лесу без ничего?
— Может он полудурок? — предположила Котлета.
— Или обронил все на бегу — возразила Джоранн.
Повернувшись, я направил стволы дробовика на деревья… и опустил. Показавшийся из-за деревьев Тигр поманил нас лапой, другую прижимая к пасти и показывая — «Тс-с-с-с, гоблины!». Еще парой жестов он повторил призыв всем заткнуться, заодно показал, что лошадей с собой тащить не надо — как и Хвана.
— Посторожи лошадей, гнида — глухо велел я, переступая через беспомощного призма закованного в кокон.
— А?
— И чтобы ни царапины на жопе моего коняги! — велел Рэк, тоже — без нужды — наступая на призма, чтобы миновать его — Я проверю!
— Стейк, Котлета — останьтесь с Хваном — не оборачиваясь, приказал я.
— Да, командир!
Следуя за Тигром — и я уступал ему в ловкости передвижения по лесистой местности — мы преодолели совсем небольшое расстояние и уперлись в небольшой холм, поросший соснами, выглядящий здесь так же чужеродно, как если бы стоял посреди пшеничного поля. Почему местность вокруг стесали до состояния ровной столешницы, а холм оставили? Но сейчас интересно не это. Тигр жестами показал, что в прошлый раз он холм обошел и остановился вон под той огромной надломленной сосновой лапой. А сам он хочет забраться повыше… Миг подумав, я кивнул, поняв, что ничего реально угрожающего и внезапного под той ветвью нам угрожать не может, а разведчик просто хочет занять позицию поудобней, что вполне нормально для их племени.
Едва я дошел до сосны, до конца тем самым завершив огибание холма, до моего слуха донесся громкий укоризненный голос, срывающийся на крик, но затем возвращающийся к сиплой усталой хриплости. Вот почему мы не слышали голосов — их более чем надежно блокировали сосны и холм. Вот почему и они нас не слышали и вот почему не особо таился Тигр, решивший ничего не объяснять. А что тут объяснять? Итак все ясно.
Холм был почти подковообразным. Этакая дуга с высокой вершиной и понижающимися краями. Хорошая защита от непогоды. Крохотная лачуга из темных бревен. Крыша свежая, крыта деревянными пластинами навроде черепицы. Трава вокруг скошена и сброшена в стожок, который задумчиво пожевывает десяток оседланных лошадей. Дверь в лачугу распахнута. Перед лачугой еще одна куча — на этот раз мясная. Для полной гармонии с лошадиным стожком не хватает крупных хищников, что деловито бы рвали и глотали мертвое мясо.
— Вашу мать! — выдохнула вцепившаяся мне в запястье Джоранн.
Поворотом кисти высвободив руку, я кивнул и тихо согласилсяя:
— Неожиданно.
Подростки. По сути, еще дети. Вот из чего… вот из кого состояла мясная куча. Стащенные сюда лошадьми мертвые тела так и бросили в кучу вместе с веревками, не распутав им связанных рук и ног. Торчат из ран разноцветные арбалетные болты — желтый, красный, зеленый. Безбородые мертвые лица, многие из которых так и не познали первого бритья. Та же самая одежда — черные жилетки и штаны, белые рубахи, сапоги. Это на пацанах. На девчатах синие длинные платья, из-под подолов торчат ноги в чулках и крепких башмаках, на головах платки. Вашу мать… тут самому младшему, что как раз смотрит на меня единственным уцелевшим глазом — вместо второго торчит болт — не больше тринадцати лет. Это максимум. На меня таращатся глаза жестоко убитого ребенка.
А судя по уже услышанным словам — детей не просто убили. Этих подростков сначала отпустили, а потом загнали в лесу как дичь, перестреляли и на веревках стащили сюда к этой лачуге, где и сбросили в кучу. Сами же охотнички присели отдохнуть на чурбачках, поместив рядом луки, арбалеты и топоры.
Чуть в стороне от кучи трупов валялись одинаковые светлые заплечные мешки кое-где попятные кровью и принявшие на себя несколько выстрелов.
Всего пятнадцать взрослых — и уже даже седоватых — охотничьих рыл. Одеты они примерно так же как и жертвы, разве что на некоторых полотняные длинные плащи, что наверняка неплохо защищают от дождя, другие прикрыли рубахи куртками из того же материала.
Из лачуги раздался тонкий девичий испуганный вскрик, следом послышался звук тупого удара. Еще через минуту из темного проема показался седенький дедушка довольно крепкого телосложения, тащащий за руку мертвое нагое тело. Я ничуть не удивился, увидев подрагивающие женские груди — хотя сначала заметил пробитый топором лоб и закатившиеся глаза. В той куче трупов было еще несколько обнаженных. И все они были девушками.
— Грешница толстосисая — грустно вздохнул дедушка, вбивая окровавленный топор в один из чурбаков — Хаунс, подсоби-ка.
— Грешная и сладкая — вставая, вздохнул мужичок со светлой редкой бородкой — Потому дважды я согрешил… не удержался от соблазна…
— Замолишь.
— Замолю… ой замолю…
Вместе они умело подхватили труп за руки и ноги, забросили на кучу и отошли. Тело девчонки — ей лет пятнадцать — перевернулось и сползло с вершины кучи, навалившись грудью на лицо другого ребенка.
— Все ерзают! — с нескрываемым раздражением прокряхтел дедок и, покосившись на того, кто толкал речь до его появления, поощрил — Ты говори, говори. Правильные ведь слова говоришь. Истинные. Добрые. Наставляющие. Просветляющие.
— Все так, дядюшка Якоб, все так. Благодарю, что заметили. Поощрение от элдера Благочестивой Гавани — великая честь!
— Продолжай, Теодор. Продолжай просветлять.
Склонив почтительно голову, Теодор — ему лет сорок, поседевшие у висков волосы аккуратно острижены, бородка тоже поседелая, верхняя губа, как и у всех прочих охотников, выбрита.
— К чему грешить? Ради чего? — развел руками Теодор, после чего театрально схватился за голову — Вы хоть задумались, чада грешные? Куда стремились? Я отвечу! — в ад! Прямиков в мерзкое адилище рвались! А что в том адилище? Знаю и на это ответ — там смерть! Там свободный похабный секс! Там нет надежды на рай! Ну и? Вот вы познали то же самое здесь — на нашей благословенной земле. Познали вы смерть, секс и потеряли надежду. Нравится?
Почти висящая с вскинутыми руками троица подростков промолчала, решив не отдирать залитые кровью подбородки от груди. Два пацана. Одна девчонка. В ее ноге торчит арбалетный болт. Еще года два-три — и могла бы стать настоящей красоткой. Ниспадающие на грудь распущенные волосы прикрывают девичьи прелести и разбитое лицо.
— Вот всех друзья ваши, коих подбили вы на румшпринге на отказ от жизни чистой… вот они лежат! Истерзанные! Кто виноват в сем? Вы! Из-за вас погибла поросль молодая да славная! Из-за вас!
— Мы просто хотели уйти… просто уйти! По нашему древнему праву — никого не держат силой! — тихо, но яростно просипел крайний слева темноволосый паренек, не выдержав и вскинув все же голову.
— Замолкни!
— Вы изнасиловали их! Изнасиловали!
— Они грешницы…
Повернув голову к сидящим рядом бойцам, я пробормотал:
— Как начну — валите чурбачных. Элдера не трогать.
Дождавшись кивка, я начал вставать.
— Они просто хотели уйти! — надрывался паренек, с ненавистью глядя на обидчиков — Они выбрали свободу! И вы сами проводили нас в путь к иной жизни! Сами собрали нам припасы! А затем догнали и…
— Обман. Не спорю. Обман как есть. Так и там так — улыбнулся ласково Теодор — Пусть утроба моя взвоет, если там иначе…
— Там хуже, мудила — буркнул я, делая большой шаг из-за сосны и вскидывая дробовик, что убил уже стольких тупорылых ушлепков, что пора придумывать ему хлесткое имя — Утроба? Ну пусть утроба…
Выстрел картечью почти в упор буквально сложил Теодора. Всплеснув руками, он отлетел назад. Следующим выстрелом я раскурочил башку загонщику схватившемуся за арбалет. Последовавшая стрельба не оставила шанса никому из любителей грешной сладости. Двоим, правда, удалось избежать серьезных ранений, и они бросились бежать, но сверху на них обрушился Тигр, подмяв под себя и принявшись махать когтистыми лапами.