Львов перевел для Сарти его предисловие к партитуре «Начальное управление...», вышедшей роскошным изданием в 1791 году с пятью великолепными рисунками, гравированными Е. Кошкиным.
Монархиня привлекала еще двух композиторов: Пашкевича, написавшего свадебные хоры для третьего акта, и скрипача придворного оркестра Карла Каноббио, сочинившего увертюру, антракты и марши. Львов несомненно принимал участие в постановке, снабжал материалами народных песен Пашкевича и Каноббио.
Для ко?ттомов были выданы в перешивку платья из гардероба бывших императриц. В массовых сценах участвовали кроме певчих солдаты из гвардейских полков Преображенского, Конного и Нолевого. Живые лошади выступали на подмостках. Роль Олега исполнял Дмитриевский. Екатерина II сама принимала участие во всех мелочах. На постановку было отпущено 9 тыс. рублей и затем отце добавлено 860 рублей 15 копеек.
И вот в первых тактах вступления зазвучала песня из сборника Львова, который «подсказал» ее композитору, потому чтоитальянец Каноббио «знать не знал и ведать не ведал» этой песни в подлиннике. Не только мелодия, не только тональность, но даже гармонизация в увертюре полностью совпадает с вариантом из сборника Львова: «Что пониже было города Саратова». Это «разбойничья» песня волжских ушкуйников, которую совсем еще недавно распевали мятежные крестьяне во время войны, возглавленной Пугачевым.
«На стружках сидят гребцы, удалые молодцы,
Удалые молодцы, все Донские казаки...».
В сборнике Львова был приведен текст, не очень лестный для петербургских вельмож:
«А бранят они, клянут князя Меншикова,
...Заедает вор собака наше жалованье,
Кормовое, годовое, наше денежное,
Да еще же не пущает нас по Волге погулять,
Вниз по Волге погулять, сдунинаю воспевать».
В других вариантах этой же песни, широко распространенной в народе, рассказывается, как ватага удальцов расправлялась с астраханским губернатором, как он сулил речной вольнице горы сокровищ, но разбойнички все же в речку-матушку его голову зашвырнули и кричали ей со смехом вослед:
«Ты ведь бил нас, ты губил нас, в ссылку ссыливал,
На воротах жен, детей наших расстреливал...»
Здесь слышатся явные и притом зловещие отголоски недавней пугачевщины. Бытовали также другие варианты, где полным именем упоминался народный герой Степан Разин, который «думывал крепкую думушку с голытьбою», призывал братьев своих и товарищей - голь бедняцкую - «солетаться» с ним «на волюшку, волю вольную».
Первый спектакль «Начального управления Олега...» состоялся 22 октября 1790 года. В этот день Радищева, закованного в кандалы, фельдъегерь увозил в Сибирь, в Илимский острог.
ГЛАВА 1
1791
«На подостланном фарфоре
И на лыжах костяных
Весь в серебряном уборе
И в каменьях дорогих,
Развевая бородою
И сверкая сединою
На сафьянных сапожках
Между облаков коральных
Резвый вестник второпях
Едет из светлиц Кристальных,
Вынимая из сумы
Объявленье от зимы:
«Чтобы все приготовлялись,
Одевались, убирались
К ней самой на маскерад.
Кто же в том отговорится,
Будет жизни тот не рад,
Или пальцев он лишится,
Или носа, или пят».
Эти стихи - фрагмент из поэмы Львова «Руской 1791 год»69.
Львов как поэт - на новом этапе. После юношеских стихов «черновой тетради» 1771-1780 годов, после комедии «Сильф» (1778) и стихотворения «Идиллия, вечер 1780» - типичных произведений сентиментализма, до нас, кроме нескольких эпиграмм, не дошли стихотворные произведения Львова, написанные в 1780-е годы. Поэтому крайне трудно определить, даже наметить процесс развития его поэтического дарования. Работа над оперой «Игрище невзначай», носящей явные черты раннего реализма, как и над сборником песен сыграла значительную роль в формировании его нового поэтического стиля. Но главное, общее развитие русской литературы определило ярко выраженный сатирико-реалистический характер его творчества. Львов теперь уже зрелый поэт. Стряхнув с себя прозрачные кружева пасторали, избавившись от влияний сентиментализма, он пишет сочными красками, кистью тонкой и изощренной. «Руской...» - не сказка, но образы сказочные. Вестник зимы здесь чем-то напоминает Деда Мороза. Так же выпукло, с богатством эпитетов и остроумных метафор создан образ Зимы:
«Едет барыня большая,
Свисты ветром погоняя,
К дорогим своим гостям;
Распустила косы белы
По блистающим плечам;
Тут боярыня гуляла
Меж топазных фонарей
И различно забавляла
Разны сборища людей.
На окошко ль взор возводит?
Вдоль стекла растут цветы.
Ко реке ль она подходит?
Стлались зеркальны мосты.
Лишь к деревьям обратился
Чудной сей богини взор,
Красно-желтый лист свалился:
В бриллиантовый убор
Облеклись сады несметны,
И огонь их разноцветный
Украшал весь зимний двор...»
Но, главное, поэт ведет атаку против верхоглядства тех, кто
«Поскакали в дальни страны,
Побросали там кафтаны,
Наши мужественны станы
Обтянули пеленой»,
предвосхищая на тридцать лет страстный монолог грибоедовского Чацкого против «пустого, рабского, слепого подражанья». Львов высмеивает фанфаронство и чванство, хвастунов, которые «возмечтали, что вселенны овладели мы красой, разумом чужим надулись».
«Руской стал с чужим умом,
С обезьяниным лицом;
Он в чужих краях учился
Таять телом, будто льдом;
Он там роскошью прельстился
И умел совсем забыть,
Что не таять научаться
Должно было там стараться,
А с морозами сражаться
И сражением мужаться
В крепости природных сил».