И мне это нравилось.
Контроль переоценен.
Он медленно вышел из меня, снял презерватив, завязал узел и отложил его рядом с нашей одеждой. Я уже потянулась за своими вещами, думая, что он сейчас тоже начнет одеваться, но он остановил меня.
Сел рядом, притянул меня к себе на колени. Потом подхватил края пледа и укутал нас обоих.
Мы просто сидели, глядя на воду.
— Я не причинил тебе боль?
Мой ласковый великан. С виду — суровый, а внутри — мягкий, заботливый.
— Конечно нет. Если ты не заметил, я плакала не от боли. Это было чистое удовольствие, капитан, — усмехнулась я.
Он крепче обнял меня:
— Да, я заметил. Просто хочу убедиться, что с тобой все хорошо.
Я откинула голову, чтобы посмотреть на него:
— Это было невероятно.
— А ты ожидала чего-то меньшего?
— Ага… вот он — мой самоуверенный футбольный герой, — хихикнула я.
Он поцеловал меня в кончик носа, а потом снова посмотрел на воду.
— У тебя потрясающая семья. Должно быть, весело было расти в доме с таким количеством детей.
— Да, это было лучшее время. Но и полнейший хаос. Мы любим сильно. Ссоримся тоже сильно. Но всегда стоим друг за друга, что бы ни случилось.
— Это круто. Прямо как своя собственная футбольная команда.
Я громко рассмеялась:
— Никогда об этом так не думала, но да — мои товарищи по команде на всю жизнь.
Он ненадолго замолчал, и я вдруг поняла, сколько вопросов крутились у меня внутри. Сколько всего мне хотелось у него спросить.
— Ты с мамой очень близки, да?
— Очень. Она — лучшая. Уже смотрит дома в Нью-Йорке. Всю жизнь она была моей опорой.
— Звучит так, будто она невероятная.
— Так и есть, — сказал он с тёплой улыбкой. — Тебе она обязательно понравится.
У меня в животе перевернулось что-то. Он говорил о будущем так, словно было само собой разумеющимся, что я встречусь с его матерью.
— С нетерпением жду, — пробормотала я и прочистила горло.
— Что-то хочешь у меня спросить, милая?
— Да. Но это не для статьи. Это… просто для меня.
— Тогда ничто не под запретом. Спрашивай.
— Я знаю, ты не любишь говорить о своем отце. Но… ты вообще с ним общаешься?
Он тяжело выдохнул. Я молча ждала.
— Мой отец ушел вскоре после моего рождения. Просто исчез. Видимо, захотел начать новую жизнь. Они с мамой были совсем молодыми, ей было девятнадцать, когда она забеременела. Она вписала свою фамилию в мое свидетельство о рождении, потому что была готова растить меня одна — что, собственно, и сделала. Первое время он еще поддерживал с ней связь, пару раз в год интересовался, как дела. А потом совсем перестал. Через несколько лет женился снова, у него новая семья. Последнее, что я о нем слышал, — у него сын и дочка. Я их никогда не видел, не знаю, где они живут. Где он живет.
Я повернулась к нему и коснулась ладонью его щеки.
— Вот же эгоистичный мудак.
— Пожалуй, самое точное описание, — кивнул он.
— А ты хочешь познакомиться с его детьми?
— Раньше задумывался. Но даже не знаю, знают ли они обо мне. В конце концов, я не считаю ни его, ни их своей семьей. Он бросил маму одну. Не платил алименты — у нее даже его фамилия не была указана в документах. Говорила, он изредка присылал деньги, чтобы хоть как-то помочь. Мама работала не покладая рук, чтобы сводить концы с концами. Наверное, именно поэтому я так остро среагировал, когда понял, что из-за меня тебя уволили. Я бы никогда специально не отобрал у кого-то возможность зарабатывать на жизнь.
— Я знаю. Теперь, когда узнала тебя по-настоящему. И твоя мама — она реально звезда. То есть, ей приходилось тяжело с деньгами?
— Еще как. Я не рос в достатке. Но в нашем доме всегда было полно любви. Мы ели бутерброды с арахисовой пастой и макароны с сыром, но всегда находили время поиграть в карты или настольные игры. Мы были вместе, и этого было достаточно. Наверное, именно поэтому я так вспылил тогда, в ванной. Я был на взводе с момента, как она заболела. Она для меня — вся семья.
У меня сжалось сердце. Маленький Линкольн и его мама, вдвоем против всего мира.
— Я знаю, как это страшно, — прошептала я, уткнувшись лбом ему в грудь. Его сердцебиение было таким ровным, таким успокаивающим. — Я же рассказывала, что у моего папы диагностировали рак кишечника, когда я училась в колледже. Именно поэтому я вернулась в Сан-Франциско после выпуска. Мне предлагали работу в журнале на Восточном побережье после стажировки, но я понимала — должна быть рядом. Это были жуткие пару лет.
— Сейчас он в порядке?
Я кивнула:
— Да. И надеюсь, так и будет дальше. Каждый раз, как он кашляет, у всей семьи начинается паника.
Линкольн усмехнулся:
— Понимаю. Я сам все изучил, когда мама заболела. Хотел, чтобы у нее был лучший уход. Теперь постоянно слежу, чтобы ела правильно, отдыхала… Она сама себя не бережет. Но все равно не пропускает ни одной моей игры.
— Потому что она тебя любит.
— Так и есть. И она заслуживает передышки. Она всю свою жизнь прожила ради меня. А теперь я хочу, чтобы она начала делать что-то для себя. Просто для себя.
— Понимаю. У меня есть дядя Джек. Его жена, тетя Бет, умерла от рака поджелудочной, когда мои кузены были еще совсем маленькими. И дядя полностью сосредоточился на них. Дал им все, что мог. Но сейчас они выросли, и мы все за него переживаем. Думаем, что он мог бы снова начать встречаться с кем-то… ну, все, кроме Дилли. — Я рассмеялась, а он с любопытством приподнял бровь. — Она просто очень его защищает. И, кажется, ни одна женщина не будет достаточно хороша в ее глазах.
— Понимаю. Мама тоже встречалась с несколькими мужчинами, но все было несерьезно. И ни один из них мне не казался достойным ее.
Я покачала головой:
— Ты просто защищаешь тех, кого любишь. Это хорошее качество.
Мы на минуту замолчали, слушая, как волны накатывают на берег.
— Расскажи, почему ты так любишь свою работу. К чему ты стремишься? — спросил он.
— Я всегда любила спорт. Все детство и подростковые годы пыталась обыграть своих братьев во всем, — улыбнулась я. — Так что выбор карьеры в спортивной индустрии был очевидным. Но еще я люблю знания. Информацию. Мне интересно разбираться в людях, понимать, что ими движет.
— Любопытная ты наша, — усмехнулся он.
Я толкнула его локтем в живот, а он только крепче обнял меня.
— Я училась на факультете журналистики, проходила стажировку в журнале Strive Forward, а моей наставницей была очень крутая женщина по имени Одри. Она всегда говорила, что в слове — огромная сила. Возможность донести мысль до сотен, тысяч, миллионов людей. Возможность влюбить читателя в спорт, в человека или в место. Возможность изменить восприятие, если кого-то выставили в ложном свете. Это был способ использовать свой голос во благо. И, наверное, меня это вдохновляло. Хотя я и знала, что есть и другая сторона — те самые кровопийцы, — засмеялась я. — Но я всегда хотела быть честной. Говорить правду. И меня потянуло к тебе потому, что никто толком не знал твоей истории.